История одного «Заседания…»
Хотим дойти мы до Витима.
От обрывистого каньона к мосту, по которому мчится вахтовка, протянулась широкая белая лента – заснеженное русло реки. Внизу под метровым ледовым панцирем загадочная Угрюм-река!. До Витима мы до-е-ха-ли!. Как зачарованные, вглядываемся в недалёкий твёрдо-синий скалистый хребет – могучее течение разрезало его на две половины. За скалистыми воротами синеют другие горы, со склонов которых и берет свои мощь и величие знаменитая река! Замерзшее русло нас ослепляет белоснежной улыбкой …
Лёша, водитель вахтовки, верой и правдой служащий бригаде последние три года, по мосту поехал намного медленнее, чем по накатанному пути. Леша чувствует, где можно прибавить и когда притормозить надо … Здесь – надо… Мы едем через загадочный и когда-то далёкий, а теперь реально осязаемый всеми чувствами и органами Витим!
В голове барабанными палочками стучат строки:
«Хо-тим-м-м дой-ти м-мы до Ви-ти-м-м-ма…»
Это строчка из стихотворения Сашки Макловского, монтёра пути бригады Бондаря… Однажды Байков сказал: «Когда-нибудь мы вспомним: процесс драматургического осмысления стройки начат ещё в Звёздном…» Произошло это на одном из вечеров народного театра. В тот вечер мы слушали пьесу о БАМе, автором которой был водитель поселковой автоколонны Александр Макловский… Выслушали Сашу внимательно и … вежливо, но пьесу дружно и беспощадно раскритиковали. Может потому, что припомнили ему недокритикованную поэму «Ромео и Джульетта на БАМе».
Саша вынес её на суд общественности в тот момент, когда в посёлок приехали московские литераторы Римма Казакова и Аркадий Арканов … Вообще-то кафе поэтов в Звездном работало постоянно. Но одно дело, когда на нём читают стихи Романов или Титов, поселковые поэтические знаменитости и художники или даже устькутянка Люба Сухоревская, а другое – Римма Казакова. В этот момент и вылез Саша со своей поэмой. Сюжет был прост и банален. Чувства юных итальянцев, очутившихся на большой стройке, не выдержав трудностей быта, дали глубокую трещину, и они спешно ретировались в родную Верону. Сам факт обращения к шекспировским героям и их перемещение на стройку многим показался вызывающим и кощунственным. Да и текст не выдерживал никакой критики – рыхлый, поспешный, конъектурный… Но даже самые яростные критики, слушая стихотворные вирши Макловского, свой дискуссионный пыл поубавили: неудобно было ронять поселковое поэтическое знамя в глазах знаменитостей… Зато следующее произведение Макловского восприняли без всяких оглядок и поэтической дипломатии. Да и слушателями теперь были только свои – пьесу о БАМе Сашка читал на сборе театрального коллектива. Дух юных веронцев явно витал в поступках и характерах действующих лиц пьесы. Но это не возвысило их в наших глазах. На этом произведении мы не оставили камня на камне. Но теплое слово всё же прозвучало. «Когда-нибудь, – сказал режиссер, – мы вспомним этот вечер и скажем: «А ведь первую пьесу о БАМе, пусть не очень удачную, написал Макловский…»
Однако, вернёмся в кафе поэтов. Тем более, что Римма Михайловна там читала стихи тоже. В том числе – только что написанные. И они были о трудностях быта. Но строки Казаковой звучали тоньше и уважительнее к человеку.
Нет тепла… Да и света нету…
Холод, чёрт его подери!
Но сияет на всю планету
Общежитие номер три!
Стихотворение было посвящено двум девчонкам, в комнате которых знаменитая поэтесса ночевала – Людмиле Резвяковой и Алевтине Ермолаевой… Сияние юных созданий уловила не только Казакова. Парни давно заглядывались на девушек. Одну из них – Людочку Резвякову, называли огонь-девицей. И не без основания: в её руках сварочный аппарат творил чудеса. Приехала девушка из-под Тайшета, с берегов таёжной реки Бирюсы. На этом факте песенная часть биографии бирюсинки не завершается… Под её веселым взглядом сердца лесорубов давали перебои и таяли. В замешательство пришёл даже самый завидный парень Звёздного. И он вскоре заволновался, как парус в знаменитой песне:
Перед этим синим взором
Я, как парус на волне:
Толь ее везти мне в город…
Толь в тайге остаться мне…
В Звёздном долго гадали: что на судьбы двух влюблённых повлияло больше – песня про бирюсинку, сияющая строка Казаковой или какие другие обстоятельства? Во всяком случае факт остаётся фактом: свадьба бирюсинки и Байкова состоялась за два дня до именин жениха – 2 апреля. Жаль, что на ней не было Риммы Михайловны. Красок для творческой палитры поэта здесь было гораздо больше, чем на сидении поэтов в зале поселковой столовой.
Молодые катались по льду Таюры на тройке, выписанной из деревни Таюры. Возчиком был серьёзный мужичёк по фамилии Таюрский – потомственный извозчик Ленского тракта. О том, что его предки возили пассажиров и товары по замерзшей Лене от Усть-Кута до якутских поселений, звенел над дугой медный колокольчик «Дар Валдая»… Только теперь он заливался в унисон веселой мелодии – «а сердце горячее влюблённым останется». В тот апрельский день Звёздный не только гулял свадьбу, но и провожал зиму. По полкам поселка, созывая жителей на праздник, на своей вездесущей печке разъезжал Емеля. Среди поселковых певуний была и юная Весна. Она словно растерялась на празднике. Придти она пришла, а тут на реке – снег, лед и не видно ни одной травинки. Но круглые щёчки, подчёркивающие её возраст и неуверенность, все же вскоре зарозовели – она увидела свадьбу! Играли музыканты. Детишки взбирались на окружающие деревья, чтобы лучше разглядеть лихую тройку и красавицу-невесту, и серьёзного жениха. Словом, праздник выдался на славу – до сих пор мои друзья вспоминают, как на Таюре пела и плясала свадьба, в организации которой поэзия сыграла не последнюю роль… А последующие события – рождение первого ребёнка, Юленьки, постановка спектакля «В день свадьбы» только подливало масла в огонь, в который разогревалось варево под названием драматическое осмысление действительности. Пока же литературный опыт лесорубов, плотников, учителей, связистов, водителей и механизаторов, загоревшихся желанием выйти что-то сказать со сцены в период фанфарного начала БАМа, не позволял уловить из окружающей действительности полутона – только плакатные краски! И событий в биографии каждого произошло не так уж много, чтобы возвыситься над прозой жизни. Наверное, потому первые драматургические произведения получались схематичными и неживыми…
Сашка шоферил в автоколонне. Его жена Людмила, преподаватель русского языка и литературы, работала в школе временно – заменяла ушедшую в декрет учительницу. Однажды на одном из театральных вечеров они удивили всех – показали отрывок из «Маскарада»… Особенно поразила всех, и в первую очередь – Байкова – Людмила. Как много страданий, несказанной грусти было в глазах её героини Нины?!
Взбудоражившая всех новость о кичерских перспективах, привела Макловского в бригаду Бондаря. В народном театре он дебютировал в роли изящного чёрта в спектакле «До третьих петухов». А поскольку с бензопилой «Дружба» он был на “ты”, вопросов по его дальнейшей специализации не возникало. Вскоре открылись перспективы и для Людмилы Яковлевны: в школу, которая откроется в Кичере 1 сентября, нужны учителя. Клуб тоже строится, но откроется позже. Об этом сообщили с определённым прицелом: знай, Людмила Яковлевна, без тебя народный театр полным не будет.
На 404 километре БАМа бригада укрупнилась за счёт парней, потянувшихся из Звёздного – Геннадия Титова, Владимира Заботина, его коллеги и тёзки Бочкова… Гена, художник, вспомнил, как прокладывал просеку от реки Лены. Два Владимира ради бригады расстались с профессией связиста. Кроме того Бочков, приехавший на БАМ вместе с Машковым, Графовым, не мог смириться с мыслью о разлуке с ребятами из родной Орловщины… Теперь они снова в одной бригаде… и в одном театре. Бригада, пока режиссёр ещё оставался в Звёздном, должна была показать, что на просеке над Таюрой она чему-то научилась… И проверить, на что способны бойцы из только что прибывшего отряда имени XVIII съезда комсомола –Шатилович, Пилипович, Мельников, Клочко. Другие коллективы СМП-608 – лесорубы Александра Рябкова, Вячеслава Аксенова, – комиссара и командира комсомольского имени XV съезда ВЛКСМ – стремились застолбить за собой место производственного лидера. Наступало лето, зацветал багульник, и чертовски красивые виды открывались с просеки на Байкал…
Три пилорамы работали почти круглосуточно.
Квартир сразу потребовалось много. И чтобы не откладывать новоселье на зиму, а то и на новый год, решили ещё четверых парней отправить на строительство собственных брусовых домов. На просеке работали за себя, и за тех, кто на новострое. В посёлке звено плотников вкалывала за себя и всю бригаду.
В первые месяцы Макловский с головой ушёл в работу. Его, как умелого вальщика пришлось отправить в другую бригаду – он и там с ролью инструктора справился блестяще. На просеке и репетициях ребята вкалывали так, что засыпали, едва опустившись на палаточные нары. Но причиной такой усталости не только просека была. Вскоре выяснилось, что Александр Макловский не только валил деревья … Однажды в поселке появились объявление, которое заинтриговало его жителей: в Кичере выступает цирк! Цирк в посёлке, где Дом культуры только строится?! А где выступят артисты? Там же где и остальные общественные и театральные мероприятия – в поселковой столовой?! Шутите! Ведь для того, чтобы артисты цирка – воздушные акробаты, жонглёры, фокусники – могли работать, потребуются высокие потолки, а стены общепитовского помещения всё-таки ограничены невысокой крышей. Словом, кичеряне недоверчиво покачивая головами, в конце концов, решили, что главной строкой в этом объявлении является та, которая указывает на дату – первое апреля… И когда в указанном месте раздвинулся занавес и засверкало огнями короткое слово из четырех букв, ахнули – никакая это не первоапрельская шутка – цирк всё-таки приехал! «Ну, что, не ждали?!» – так называлась программа бродячих ( а каким словом определить тех, кто живёт на просеке, там же репетируют, лишь изредка появляясь в поселке?!) комедиантов. Вот на арене появляется индийский факир – всемогущий маг и волшебник. Он может зиму превратить в лето. Не верите – посмотрите в окно. И тут же раздались ошеломлённые возгласы: «Лыжники …едут!» Все кинулись к окнам. На площадке под окнами в свете уличного фонаря легко скользили на лыжах Володя Цященко и Коля Шамына. На лыжниках, кроме тапочек и набедренных повязок, нет ничего! А мороз в тот вечер зажал ртутный столбик ниже 30-градусной отметки… Вот объявляется номер с подкидной доской. На сцене появляются те же Цященко и Шамына. Теперь они – клоун высокий – под два метра – и клоун низкий. Выносят подкидную доску. Придирчиво посматривая на потолок, тщательно устанавливают акробатический снаряд , испытывают его на прочность. Затем разбегаются (гремит завораживающая музыка, бьют барабаны) и…. прыгают. Под потолок летит …подкидная доска … Возгласы разочарованные и одобрительные сначала звучат раздельно, затем они густо пересыпаются весёлым смехом, а затем вовсе утопают в дружном хохоте. И так все полтора часа. Одни выступающие уже были хорошо всем знакомы (А. Бондарь, В. Графов, Е. Леденёв, А. Голянова, А. Дельнов), другие появились перед публикой впервые (лесорубы бригады Вячеслава Аксёнава во главе с самим бригадиром – Н. Шамына, К. Хамицевич, Г. Лучина,А. Лучина, А. Александров, С. Боровской, В. Валяев, механик участка В. Цященко, телефонистка А. Аксёнова). А режиссёром этого мероприятия оказался ни кто иной, как А. Макловский!
Но однажды на чувства и эмоции настолько переполнили Александра, что процесс стихосложения почти не потребовал времени и бумаги. За четыре года до этого местом стыковки рельсов чаще называли Витим. Против такого ориентира никто не возражал. Знаменитая сибирская река, протекающая по границе двух российских областей – Читинской и республики Бурятии – тогда казалась заманчивой финишной ленточкой… Всё, что ему оставалось сделать – записать слова, которые сами собой складывались в рубленные строчки, созвучные между собой. И что для него было самым удивительным – толчком для этого процесса стало бригадное ….собрание.
Гудит собранием палатка
И у парней горят глаза:
Сегодня начата укладка.
Буквально – два часа назад.
Да, да! Сегодня, в воскресенье,
И в день рожденья Ильича,
Легли на грунт стальные звенья –
Пришёл бригады звёздный час…
Повестка дня проста предельно.
Как дальше жить. Работать как?
Постановление: артельно.
Все вместе. Как один кулак.
И ясно всем чего хотим мы.
И это нам важней всего:
Хотим дойти мы до Витима,
Не потеряв ни одного…
На том собрании вели настоящий протокол, в котором сформулировали задачи бригады на ближайшее пятилетие, приняли коллективные обязательства на год. Но лучше Сашки суть случившегося в палатке никто не выразил. Тут и планы, и целевая задача, и настрой на работу, и душевный порыв, и дата – протокол без даты не действителен! И горели глаза у парней ещё потому, что на собрании состоялось утверждение флагмана треста «Нижнеангарсктрансстрой». Претендентов на то, чтобы принять эстафету у бригады Лакомова, которая довела рельсы до Давана, было не менее десятка… Это были сложившиеся трудовые коллективы, к 1979 году добившиеся заметных результатов. Но предпочтение отдали бригаде Александра Бондаря, чей стаж на Бурятском участке ещё не перевалил и первую годовщину… С тех пор прошло, сколько? – да, пожалуй, четыре года… Но к Витиму, «не доходя до него», мы стали подбираться раньше… Первым в непосредственной близости от реки неожиданно для всех обосновался автор пророческих строк… Возвращаясь из очередного отпуска Макловский прислал жене телеграмму: «Вышли денег на дорогу»…
К тому времени Сашка был человеком …известным. Сначала «Комсомольская правда» опубликовала письмо его мамы, Галины Александровны: мой сын работает на БАМе. Письмо заинтересовало читателей, в редакцию посыпались отклики.. Их «Комсомолка» переслала в бригаду и попросила ответить сына, Александра Макловского…И отвела его размышлениям целый подвал. Сашка сразу взял быка за рога: если бы времена геральдики не прошли, он бы на своём гербе написал: «Я человек, значит, всё могу». Далее пояснил, что корни его всемогущества – в коллективе. О бригаде пишет так: «Это весёлые, сильные, интересные, дружные люди. Равнодушным и скучным у нас, пожалуй, и не прижиться». В других бригадах, объединенных только выходом на работу, ему было бы скучно. А вот с Кешей – Володей Снеговым – который всё свободное время проводит в мехмастерской, ему не скучно. Очень интересный человек и Володя Шатилович –его в свободное время можно найти в фотолаборатории… И Леша Графов, у которого не хватает времени, чтобы заниматься любимой резьбой по дереву, тоже интересный… А потому ему не хватает времени на любимую резьбу, что отличительной особенностью бригады является театр. «…Организовал этот коллектив Анатолий Байков, а ядро по сей день составляют парни бригады…». Мимоходом автор делает замечание: факт существования такого коллектива – « …есть явление не повсеместное». И далее Сашка философствует: «Интересная жизнь… Каждый вкладывает в это словосочетание свой смысл, но не каждый понимает, что эта самая жизнь начинается вовсе не с перемены мест, не с коллектива, не со среды, в которой ты очутился, а с самого себя. С того, что ты, именно ты, можешь отдать людям, которые тебя окружают»… И далее: «Вы будете счастливы обладать талантом отдавать себя людям, ничего не требуя взамен…» «И не бойтесь быть белой вороной. Я убеждён, когда-нибудь эти умные птицы объединятся и составят огромные стаи – чёрному воронью придётся туго. Это время надо приближать. Приближать не маниловскими мечтаниями и вздохами, а конкретными действиями, открытой дракой с пошлостью. «Beati possidentes» – счастлив обладающий».
Читая эти строки, люди не только радовались за Сашу Макловского и за его интересную жизнь, но ещё немного завидовали его товарищам, жене, с которыми автору публикации « … приятно и легко и работать, и отдыхать»… «Ну, ты прямо Цицерон, – хлопали Сашку по плечам многочисленные знакомые – И я афоризмы твои переписал – пошлю родителям – вот с какими парнями работаю!». Именинницей оказалась и Лена, четырёхлетняя дочь Макловских, которая однажды поставила в тупик любознательных тетушек и дядюшек: «А папа мой работает в …матрасе…» Смышленая девочка и в стороне от театральной жизни не могла оставаться – родителям приходилось брать дочку на репетиции. Внимательно следила за каждым словом – в новом спектакле были задействованы и Саша, и Люда. После реплики отца: «…а мне больше нечего сказать…», четырёхлетнее создание с таким проникновением вставило: «А ты и не говори», – что мы все, занятые в сцене, минут пять не могли продолжить работу – хохотали. Только Леночка испуганно смотрела огромными синими глазёнками и опять ничего не могла понять: почему взрослые начинают смеяться, и когда она говорит о папиной работе, и когда ему самому о ней нечего сказать?!
Мы с нетерпением ждали от Саши серьезных литературных работ, Байков – интересных образов в новых спектаклях, и поговаривали – серьёзную пьесу о БАМе… Многие были уверены, что Макловский потому и отправился в отпуск один, что решил написать пьесу для театра. Да, творческий процесс требует особого состояние души. В этом процессе тебя ничто не должно отвлекать – даже жена и дети… Об этом у меня мысль всё же промелькнула, когда перед отлетом на большую землю он ночевал у нас в доме, если так можно сказать о ночи, которую мы проговорили почти напролёт…
«Наверное, написал: тяжело везти», – решили все, когда узнали, что Людмила, жена Макловского, выслала денег на обратную дорогу.. .
Появился в доме он не один…
– Знакомься, Люда, это моя новая жена Таня…
Надо признать, что автор этой фразы обладал драматическим талантом: ещё не записанные на бумагу слова эти мгновенно завладели умами всех жителей небольшого посёлка на 404 километре БАМа, хотя были произнесённые только устно, и не на глазах изумлённой публики и не на сцене только что отстроенного Дворца культуры – только в брусовом доме на два хозяина на окраине Кичеры. Они и обозначили начало новой драмы.
Возвращение блудного мужа с новым «драматическим произведением» повергло бригаду в шок. На наших глазах обещанный «кулак» превращался в растопыренную – пальцы веером – хлипкую ладонь … Споры продолжались по пути на укладку, в вахтовке, в перекурах, перед репетициями…
– Но если …прошла у них любовь, если они уже давно не живут вместе?
– Как – давно?!
– Да уже года …три…
– Это кто, Люда тебе сказала?
– Сам Макловский… Они договорились – разведутся после того, как кто-то первым встретит другого человека…
– А Люда что? В смысле – начала искать?
– Да ты что – у них дочь растёт.
– Это у неё – растёт… А у него… У него детей нет? Он что – парень на выданье …
– И этот …всемогущий человек, раззвонивший на всю страну: « Какой я « …счастливый, что обладаю талантом отдавать всего себя людям, ничего не требуя взамен» принялся за поиски той самой прекрасной половинки, которую решил осчастливить, отдав ей всё?!
– Увы, почву для этих поисков «Комсомолка» подготовила ему отменную…
– Если ты так громогласно заявляешь, то будь добр – сначала закажи колокольный звон и извести общественность: жену не люблю – стань ты, в конце концов, мужиком – освободи женщину! У неё тоже есть право на личную жизнь, на женское счастье…
– Это ты о чём?
– Я о том, что в Звёздном она ни словом, ни взглядом не позволила бросить тень на семью, а уж подумать, что собирается начать новую личную жизнь – и подавно! Поверь мне, если бы они разошлись раньше, ещё в Звёздном, Люда устроила бы свою личную жизнь давно! Так нет, устроил маскарад – «я люблю свою жену»… Даже дом построил, семью перевёз…
– Чтобы был адресок, по которому можно было послать телеграмму: «Вышли денег на дорогу»…
– Это его …чёрт науськал…
– Что же не добавил – на билет любовнице не хватает?
– Опять черт отсоветовал. Сказал: когда привезёшь, тогда и скажешь – так-то будет честнее!
– М-да… Это мы любим – выходить на сцену и говорить правильные слова: «Интересная жизнь начинается с того, что ты можешь дать людям, которые тебя окружают…» А что дал, даёт нам, его окружающим людям, Макловский с его «талантом» давать?! Что дал жене, дочке?
Я когда-то был очарован Сашкой. До сих пор храню вырезку из «Комсомольской правды». И только теперь понял, что слова:«Уверяю вас, человек умеющий только брать, никогда не сможет оценить того, что дают ему другие», – он сказал о себе… Не оценил того, что дала ему жена. Не задумался, что оставляет без отца дочь. Не подумал, каково будет на душе у той девочки, мозги которой он запудрил в отпуске и у которой в Кичере всё обязательно «распудрится»?! А уж на то, что бросает тень на коллектив, в котором интересно, ему наплевать… А знаете что сейчас говорят в посёлке? «Если Макловский останется в бригаде, значит, и Бондарь, и вся его шайка-лейка – все они такие же …белые вороны…»
– И что ты ответил?
– А ничего не ответил. От нас не слов ждут. Действия. Ибо то, что совершил Макловский – это пошло, подло, лицемерно, гадко… И этому должна быть оценка…
Из театра Сашка был исключён сразу и бесповоротно. Если сцена – это кафедра, на которой надо утверждать добро и правду, лицемерам и демагогам на ней места нет – режиссер стоял на этой позиции, как скала. Но Макловского продолжали защищать: лучше уж так – хоть и жестоко, но честно… Бригада предложила новой семье вагончик на Тыйской звеносборке. Его поставили рядом с той самой палаткой, в которой год назад гудело собрание, и где Сашка нашёл рифму: «палатка – укладка»… Макловские стали жить на производственной базе безвыездно, сутками. Все обязанности молодой жены заключались в ожидании мужа после работы.
Через полгода Макловский покинул и звеносборку. Белой вороне так и не удалось сколотить хотя бы небольшую стаю из умных птиц – перемены в семейном положении потребовали от него нового места жительства и другой работы. Ребёночек – мальчик Феликс – родился в непосредственной близости от Витима– в Таксимо…
Забегая вперёд, скажу, что Татьяну и Феликса ребята жалели. Когда укладочный комплекс пришёл в Таксимо, её с сынишкой, пока сам Макловский где-то разгуливал, в «бронепоезд», в вагон-общежитие, забирали часто. После стыковки рельсов БАМа уехала из Таксимо совсем. Как складывалась дальнейшая судьба семьи, Татьяна бригаде не сообщала, хотя ребята и пытались разыскать её следы… Самого Макловского увидели однажды в «Поле чудес» и даже услышали, как он передавал кому-то приветы… Мы напряглись… Но имена Люда, Лена, Таня, Феликс в «Поле чудес» не прозвучали. Назывались другие имена. Только женские….
Мы переживали, что до Угрюм-реки всем вместе, «артельно, как один кулак», дойти не удаётся… Ещё больше огорчались, что слова «И это нам важней всего» – не оказались подкреплёнными поступками автора.
Но мы и предположить не могли, что эта боль, по сравнению с той, которая ждала нас впереди – так досадное огорчение… И, как загипнотизированные, стремились к Витиму…
Первый на том берегу…
А в первый раз на Витиме мы оказались, когда мост через реку только строился. До участка мостоотряда № 97, где собрались выступить со спектаклем, добрались зимой… До вечера было часа два. Мы смотрели на реку. Замерзшая река в этом месте больше была похожа на стройдвор: на льду громоздились мостовые конструкции, стояла техника, дымились костры… И вдруг кто-то из ребят шутки ради выкрикнул: «А перейти Витим – слабо?!» К шутке отнеслись не просто серьёзно – с ошеломляющим задором: «Как это – слабо?! Давайте, кто быстрее – до того берега?!!» И все почти кубарем ринулись вниз… Монтажники с удивлением оглядывались на нас: что это за сумасшедшие на льду? А мы неслись, ни на кого не обращая внимания, комментируя по ходу наш необыкновенный забег… «Рывок, рывок, ещё один рывок остался…». «Переправа, переправа… Берег левый – берег правый» «И вот на берег тот корявый выползает парень бравый!» «Ему бы, длинноногому, легкой атлетикой заниматься: два шага – и он уже финиширует»… «Ура, добежал! Я – первый!!» – тяжело дыша, ликовал разрумяненный Байков. «За Байковым разве угонишься? Он шаг шагнет, а нам надо – десять…», – оправдывались мы, взбираясь вслед за режиссёром на лесистый берег… «Ребята, красота-то какая!» – воскликнула, глядя на скалистые теснины розовощёкая Ирина Сутурина. «Да, когда-нибудь, Ирина Степановна, ты повторишь эти слова юным москвичам, рассказывая в столичном классе о далёком Витиме. Но чтобы твои ученики поверили, что их любимая учительница покоряла Угрюм-реку, придётся показать фотографию…» «Ой, правда, ребята, давайте на память сфотографируемся!» «Остановись, прекрасное мгновение!»…
А потом была ещё одна поездка на Витим. Ещё до начала спектакля по пьесе В. М. Шукшина «Энергичные люди» выяснилось, что в зале есть поклонники актерского мастерства В. Графова, И. Машкова, А. Рапорта – их узнавали по прошлогоднему выступлению, которое было ещё тем примечательно, что состоялось в …недостроенном магазине… В череде других поездок эту запомнили ещё по одному важному событию – 28 февраля 1981 года был брошен последний пролет на сваи автодорожного моста. Но работы по завершению проезжей части продолжались круглые сутки – мостовиков подталкивали весна и тоннелестроители, которым дорога к Кодару нужна круглый год… Но, несмотря на напряжённый производственный график, в объявленный час клуб МО-97 был переполнен. И на каждую реплику, каждое действие актёров реагировали чутко, с пониманием театра. Причину такого внимания отчасти объяснил мастер мостоотряда Виктор Прикозенко.
– Театральные коллективы, концертные бригады нас не балуют– далеко мы от больших городов… А вы второй раз к нам приезжаете. Но спектакль зал смотрел без всякой скидки на самодеятельность. На сцене жили и переживали свои житейские ситуации живые люди. Они тонко подметили и передали нерв Василия Макаровича. Это вам говорю, как зритель подготовленный и искушенный – я приехал на БАМ из города театрального – Саратова (вспомните, каких мастеров сцены дали саратовцы)… А вашим ребятам передайте огромное спасибо и наше пожелание продолжать своё театральное действо.
– Нам бы такой коллектив организовать… – мечтательно шепнул мне один из зрителей – Зорик Бамбаев. Это произошло в ходе другого представления, которое «Молодая гвардия» давала уже в Таксимо. Здесь под зрительный зал подготовили поселковую столовую. Актеры и зрители ничего против такого общепитовского перевоплощения не имели – опыт в Звёздном и Кичере накоплен солидный, и начальство не надо было убеждать в необходимости такой организации пространства – таксимовский строительно-монтажный поезд возглавлял бывший заместитель кичерского СМП-608 А. А. Мезенцев. Правда, легендарный бригадир Миша Кокорин всё же чувствовал себя неловко… Помогая ставить декорации, он виновато вздыхал – печалился, что они, таксимовцы, не могут предоставить коллективу из Кичеры сцену Дома культуры по той простой причине, что такого помещения в посёлке пока нет… В антракте он снова подошёл ко мне, мы как раз обменивались с Байковым мнениями о ходе спектакля, и сказал:
– Мы, конечно, понимаем: без постоянной сцены задачу создания своего театрального коллектива не выполнить… И решили: будем выходить по выходным и строить свой Дом культуры… Построим уже в этом году, мы вам обещаем»…
– Он вам нужен больше, чем нам!– улыбнулся Байков.
– Да, да, я понимаю… Но мы будем себя лучше чувствовать, если новые спектакли вы будете показывать не в столовой, а на настоящей клубной сцене!
После антракта ребята продолжили действие. Среди зрителей была вечерняя смена поваров поселковой столовой. Женщины воспользовались тем обстоятельством, что кухня объединяла оба зала – переоборудованный и функционирующий в штатном режиме – и совместили производственную деятельность с приемом пищи духовной. И так увлеклись последним действием, что забыли о курице, которая готовилась на жаровнях. Пришли в себя, когда дым сгоревшего блюда достиг кулис, из-за которых они и наблюдали за спектаклем…
Но, невзирая на аппетитные кухонные запахи и дым, остальные зрители оставались на местах. Постоянно вспыхнули аплодисменты, а однажды раздался смех и пространство из глубины зала до сцены прорезал сочувственный возглас: «Убегай, колхозник!» Совет предназначался человеку с простым лицом – эту роль играл Володя Снеговой. Стало легко и хорошо, как в далеком детстве на фильме «Застава в горах», когда мы, ребятишки, из зала хором «подсказывали» пограничникам, где их предостерегает опасность…
Барабанные палочки в мозгу стучат чаще…
«… Хо-тим дой-ти мы до Ви-ти-ма, не по-те-ряв ни од-но-го…»
Мы ещё не можем до конца осмыслить этот факт, думая о времени, отведённом нам природой для понимания смысла жизни и места, в котором мы оказались на прекрасной голубой планете Земля…
Это сегодня мы понимаем: для того, чтобы свершилась простая гастрольная поездка, Байкову приходилось прилагать титанические усилия. Программу и расписание выступлений приходилось утверждать в райкоме партии. Но проблемы начинались, едва мы отправившись в путь. Командир вертолёта разводил руками: «Ребята, не могу вас взять на борт: нет заявки от «Бамтоннельстроя»!» «Как нет? Мы же везде всё согласовали, планы все утвердили…» Но пилот пожав плечами захлопнул люк воздушного судна: на Кодар к тоннельщикам борт ушел полупустым… Но ладно – вертолёт. Мы понимали, хотя и отдаём в каждой поездке людям самое дорогое – время своей жизни – воздушный транспорт стоит …дороже. Да и нам ли удивлять тоннелестроителей самодеятельностью? Они, столичные небожители, обласканы МХАТом и другими знаменитыми театрами… Более огорчительными были другие проколы. Они возникали из-за обычной русской расхлябанности и необязательности. Мне приходилось выступать в своей газете с критикой культработников отдельных клубов, конкретных начальственных лиц Дорпрофсожа, прямой обязанностью которых было обслуживание строителей БАМа. Мой хороший знакомый – бард и проходчик из Северомуйска Юрий Буров (кстати – ленинградец) – сокрушался, что пропустил выступление «Молодой гвардии». Да и откуда ему знать о выступлении театра, если афиши появились на поселковом клубе за несколько часов до спектакля! Да и залы приходилось готовить после киносеансов – отменить прибыльный фильм никто из местных культбожков не горел желанием. Для них из всех искусств самым обожаемым было кино. Хотя после очередного сеанса трошкинцы – операторы центральной студии документальных фильмов – телевизионщики социалистических стран снимали наши спектакли и не отпускали нас (благо, что после полуночи сеансы в расписании не стояли) по нескольку часов – готовили для своей аудитории документальное кино о БАМе, о СССР… Кому-то были интересны и режиссёр, и ребята из театральной бригады, они-то видели в нас патриотов родной страны и просто интересных им парней. Для того, чтобы понять и оценить самодеятельный коллектив, кроме желания, любопытства, зрительской подготовленности нужна ещё и смелость. С профессиональными театрами – там проще. Они признаны. Можно смело аплодировать, восхищаться – там имена, знаменитые сцены, усыпанные за десятилетия существования театров метровым слоем лепестков цветов, осыпавшихся с букетов, брошенных к ногам артистов… То есть дорога к симпатиям новых зрителей уже проложена предшествующей аудиторией почитателей, поклонников, критиков и прочих ценителей театра. А вот, узнав о выступлении самодеятельного театра, человек должен решить вечную проблему: быть или не быть на этом спектакле. От него требуется особая решительность и ответственность. Ведь по утру он придёт на работу, а коллега, не скрывая усмешки или иронии, спросит, и как играли наши «знаменитости» –надо отвечать. Коль ты переступил порог зрительного зала – душа обязана трудиться в …поте (простите!) лица… Так и трудились Виктор Прикозенко, Миша Кокорин, Зорик Бамбаев и многие, многие другие зрители… Некоторым молодым людям, живущим в притрассовых поселках, такой труд был не по плечу. Мой коллега на одном из театральных капустников, скептически восприняв последовавшую после спектакля реакцию зрителей – одобрительные реплики, общие впечатления, оценки работы режиссёра, исполнителей – потребовал наполнить стаканы: – «Тихо …все: газета «NOW» тост говорить будет…» Все приготовились слушать… «Значит так… Поехал Миша Гого в командировку… …Так давайте же выпьем за великую мужскую солидарность!» И при всеобщем молчании залпом утолил жажду. Театральный народ из деликатности промолчал: закарпатский дядька явно попал не в тот огород… Но тем не менее замусоленный …огурец из привычной «грядки» выдернул – на большее оказался не способным. Видимо, для понимания и осмысления этого явления – «Молодая гвардия» на БАМе – требовалось и время, и расстояние, а наш расслабленный зритель, пребывая в положении – лицом к лицу – растерялся. И, не дождавшись последнего действия, покинул зал – в привычном буфете можно и выпить, и закусить солёным …анекдотцем… А вот приезжим, для того чтобы всё рассмотреть повнимательнее, расстояния и времени хватало…
Пытаюсь припомнить, что было в том спектакле особенным? Вроде – ничего. Вот разве что декорации не пришлось выставлять – играли прямо в парткоме СМП-608. Да и зрительская аудитория состояла из …режиссеров народных театров Сибири и Дальнего Востока – так уж распорядился Всесоюзный Дом народного творчества. Наверное, поэтому и не сразу въехали в нерв и ритм спектакля – ответственность поначалу сковывала. Начал «разгонять» всех Потапов – Володя Графов. И ему это удалось. «Завелись» и Снеговой, и Макловская, и Бондарь… Всё, Батарцев выдавил последнюю фразу и …грянули овации. Ужель это по нашу душу? Ушам своим не верим… И глазам тоже: слёзы умиления на глазах руководителя театральной лаборатории Б. И. Малкина?!
– Товарищи, позвольте сказать, – сразу вышел к парткомовскому столу Борис Исакович. – Просто не могу не говорить после того, что вы нам показали. А всё, что вы нам показали – это прекрасно! Я старый уже человек, видел многое в жизни, В том числе и этот спектакль на четырёх разных сценах профессиональных театров. Там были, не скрою, интересные работы, детали, находки… Один спектакль выглядел чуть лучше остальных, но в общем все смотрелись как профессиональный театр. А здесь… В отдельные моменты я ловил себя на мысли, что чувствовал себя по крайней мере участником этого парткома. А когда вы выдали острый момент из своей жизни– мне показалось, что герои этой сцены живут и работают на вашей стройке. Герои убедительны. Каждый донёс образ своего действующего лица. Может, ваша стройка в самом деле вам помогает. Может атмосфера высокого искусства, которая царит в вашем посёлке…Я потрясён…
Женщина в очках в золотой оправе с места прямо-таки вспорхнула.
– Я смотрела и удивлялась: а ведь на месте все исполнители… Верю, что Графов – бригадир, а Бондарь – управляюший трестом (когда-нибудь вы им станете)… Вчера видела Рапопорта в одной роли – это была удачная работа – а сегодня в другой. Он – секретарь парткома – это убедительно!
Женщина в очках в золотой оправе говорила много – сказала о каждом участнике спектакля – видимо, сказалась режиссерская привычка. А вот режиссер центрального телевидения Ю. Л. Зубков был лаконичен.
– Такие работы надо снимать на плёнку и показывать по телевидению…
Мы смотрели, не верили: и это всё о …нас?! И только фамилия Байкова в этом обсуждении не звучала. А сам Анатолий Сергеевич стоял у стены между парткомовским столом и остальной частью кабинета, который на время спектакля стал зрительным залом и, не улыбаясь, слушал. Спустя годы поймаю себя на мысли, что и тогда, на творческой лаборатории, и после, на других успешных спектаклях, разные люди говорили об актёрах, осветителях, художниках, и почти никогда – о режиссере. Будто выходили и играли замечательные спектакли монтеры пути, плотники, лесорубы… И не было в нашем результате труда самого главного творца этих постановок – режиссёра Байкова. И, наверное, кто-то в это …поверил.
,,,На этот раз я заглянул в бригаду накануне выезда с «Заседением парткома» в посёлок Новый Уоян. Но, оказалось, вместо вечерней репетиции в жилищно-бытовом комплексе намечено было бригадное собрание.
– Всё чаще слышу шепотки по за углами: достал ваш театр. Кому он нужен?! Кто хочет – пусть на сцене валяет Ваньку, а нам некогда. Мы в бригаду пришли работать, а не в драмтеатр… И в результате мы стали работать из рук вон плохо…
Оглядываюсь на Байкова, на других парней бригады. Лицо режиссёра отрешённое и какое-то серое. Да и в облике остальных какое-то равнодушное бездействие. Куда я попал?! Неужели это бригада Бондаря?! Где сам Александр Васильевич, будущий управляющий трестом?! Ах, да, он на сессии– получает высшее образование… А бригадное собрание открыл его заместитель – Ярослав Огородничук. А разговор начал, как и многие другие начинания в бригаде, Володя Графов. Начал волнуясь, сумбурно. Несколько раз извинялся, за то, что перескакивает с места на место…
– Недавно Рашид во время работы спросил: почему в Магистральном я считался передовиком, а здесь, в бригаде, хожу в середняках? Я ведь за это время стал опытнее, работаю больше и лучше, а так, как в Магистральном, меня не уважают… Я сказал, извини, Рашид, в нашей бригаде мало хорошо работать… Надо ещё и участвовать вместе с другими в общественной работе. То есть – театре…
– Извини, Володя, – прервал Шатилович, по кличке Доцент. – А сколько времени занимает ваша работа?
Подавший реплику из зала явно выделил слово «ваша»… И вклинился он со знанием дела – четко, после окончания предыдущей фразы оратора, пока тот набирал воздух для последующих слов. Высокий, изящный, стройный. Ему бы очень подошла роль в шукшинских «Третьих петухах» – изящного чёрта. Но тогда в Звёздном Шатиловича не было, он в бригаде появился в Кичере. Но уже успел отметиться в двух спектаклях – в Шукшинском «А по утру они проснулись», и в «Утиной охоте» по Вампилову. И, пожалуй, отметился удачно – образы социолога и официанта Димы до сих пор перед глазами многих зрителей. Но сам исполнитель, утолив своё театральное любопытство, быстро свернул сценическое образование …
– Обычно мы проводим в неделю две репетиции по два часа, – несколько недоумевая из-за неожиданной окраски вопроса, начал отвечать Графов. – Но когда дело идёт к сдаче спектакля – времени уходит больше…
Байков сидел в глубине зала и чертил в блокнотике какие-то крестики. Бригада напряжённо молчала. Слышно было, как Шатилович хмыкнул в тишине.
– Ага… Значит, два вечера из пяти зал будет занят, в остальные –можно крутить кино. Годиться…
Это «годиться» так резануло, что меня покоробило. Это что же выходит – Шатилович первыми ролями …заплатил дань театру (или режиссёру) и теперь считает себя вольным …официантом – прикидывает, какие чаевые можно сбить со своего «клиента» ? Не слишком ли далеко завёл свою роль, Владимир Шатилович, возведённый бригадными симпатиями в Доценты?!
– Нагрузка на бригаду ложится огромная, – поднялся с места Рапопорт. Он клокочет, но не позволяет эмоциям перехлёстывать через край. – Нам вагон-клуб выделили не потому, что мы такие красивые и нам повезло укладывать дорогу. Таким вот образом нас экипировали для того, чтобы активнее участвовали в культобслуживании строителей ударного перегона! Это же прекрасно: теперь мы можем выступать со своими спектаклями, как в кичерском клубе! Будем, конечно, и в другие поселки выезжать. А выступать, я убежден, мы должны вместе. Бригадой. Все работаем. Все репетируем, и выезжаем – в «бронепоезде» оставляем дежурного – тоже все. Я подчеркиваю – все! Так было в Звездном, когда у нас был один вагончик. Так должно быть и сейчас…
Шатилович скривил губы.
– Это что же получается, я опять должен выходить на сцену? Пардон, извините – я пас…
– Постойте, подождите, – поднялся с места обычно молчаливый Саша Шишков, бригадный спорторганизатор и шахматист. – Я не понимаю, почему мы так начали собрание: производственный вопрос стоит на втором месте? Мы все-таки дорогу строем не в свободное от …театральных дел время, а наоборот: на первом месте – БАМ!
Получив неожиданную поддержку, молчаливое большинство зашевелилось, одобрительно загудело: Шишков правильно говорит: первым делом – самолёты… Ну, а эту девушку – Сцену Театральную – потом… Ободрённый поддержкой, Шишков, тихий, незаметный Шишков, превратился в прекрасного оратора – вот тебе и не участвующий в театре человек!
– Предлагаю с театром закруглиться, перейти ко второму вопросу. Зима на носу, а вагоны у нас неутеплённые. И вообще, каждый день мы должны по часу отрабатывать на благоустройстве «бронепоезда»…
– Товарищи, товарищи, успокойтесь! – пересиливая начавшийся шум, прокричал Огородничук. – Давайте, коль начали вопрос, закончим обсуждение, а затем поговорим на другие темы. У тебя, Саша, есть что сказать по этому вопросу? Тогда продолжай!
– У нас в бригаде отчетливо выделяются три группы, – собравшись с мыслями, спокойнее продолжил Шишков. – Первая – люди одержимые театром. К ним бы я отнёс Графа, Рапопорта, Снегового, ещё двух-трёх человек. И Байкова, конечно. Вторая – сочувствующие театру. Их половина. В том числе – и я. Я не против театра. Но к нему у меня нет способностей. И мало времени остаётся на тренировки. А я хотел бы ещё посидеть над шахматами, почитать книгу… Наконец, третья группа, может быть, самая малочисленная, но самая оппозиционная – неспособные к театру. Зачем их выводить на сцену, от этого театру и режиссёру только лишняя морока и один вред… Считаю, нельзя так ставить вопрос: все в театр. Только те, кто хочет…
Шишков опустился на место, по бригаде прошёл одобрительный шумок. Оживились Бочков, Шатилович, Титов. Последний поднялся, выжидая момент, когда можно сказать. Бригада притихла: выступающий Титов – тоже явление редкое.
– Я против того, чтобы мы называли себя театральной бригадой…
– А …кто называет? Мы? Извини, Гена, не припомню автора этого высказывания, – заметил с места Рапопорт. – Это название придумано вне бригады…
– Если уж говорить «театральная бригада», – Титов многозначительно вдохнул воздух и поднял бровь, – то мы должны только театром и заниматься. А мы, извините, не актёры – мы монтёры. И с нас и в первую очередь спрашивают за производство. А будем ставить мы спектакли, или нет – это мало кого касается…
Как это – мало кого? Взглянул на Байкова, сжался: это же предательский удар! И кто нанёс: художник и поэт Титов! Уж кто бы так говорил о театре, только не Гена – он ведь оформлял в Звёздном все спектакли, да и теперь не стоит в стороне от театральных мероприятий! Но Анатолий Сергеевич сохранял спокойствие. Собрание слегка загудело.
– Да, да! – подхватывая мысль Титова, поднялся Бочков. – Почему со стороны некоторых членов идёт постоянное давление: занимайся театром, выходи на сцену! А я не желаю! Желаю заниматься электроникой! И не я один – Шатилович, Заботин… Нас уже трое – и мы бросаем клич: каждый член бригады должен заниматься электроникой и точка! Имеем мы право отстаивать свою точку зрения? Имеем!
Бочков, скосил свои выразительные, чуть на выкате, глаза в сторону Байкова – Байков безмолвствовал.
– Пусть бригада будет не театральной – а электронной! Это тоже, на мой взгляд, неплохо. Э-э-э, ты как считаешь, э-э-э – оратор взглянул на Байкова, намереваясь обратиться к нему. Но поскольку режиссёр не проявил к электронике интереса, Бочков перевёл взгляд на озабоченного обозначенной перспективой Графова.
– Ты как считаешь, Володя?
–Я? Да, ты…убедил… нельзя, чтобы все занимались театром…– промямлил Графов. Тут меня прорвало…
Потом Володя Снеговой скажет, что я выступил слишком эмоционально, даже жестко. Но я влепил, не раздумывая, в лицо тем, кто высчитывал время для созерцания фильмов – примазавшиеся…
Кто-то, взвизгнув, вскочил с места…
– Значит, это я…я… примазавшийся?!
– Ты, Гена, ты… И ещё – … я…
– Слушал я вас ребята, слушал. Красиво выступили. Даже артистично (тот, кто вам ставил сценическую речь, может быть доволен). И убедительно: зрители поверили. Да, против электроники я ничего не имею. Даже более того – теперь с интересом буду наблюдать за приключениями … электроников. Только сомневаюсь, что вас хватит больше чем на полугода. Потом вы пожелаете стать лучниками или охотниками на медведей. И откажетесь от этой затеи, едва поблизости окажется медведь. Или медведица с медвежонком… Потом запишетесь в кружок вышивания крестиком. Однако, хочу вам сказать другое: раньше всем этим надо было заняться. С начала БАМа. А вспомните, с чего начиналась бригада? Кто стал её ядром? Кто пришёл потом? Почему? И какое имели к этому отношение вы, электроники? И какие электронные идеи позволили бригаде стать коллективом? Боюсь, что такой дружной, интересной, известной, бригада стала по другой причине и с тех пор, когда в ней оказался Байков. Правда, теперь уж и не знаю – настолько ли дружной… Поверьте, в строительно-монтажных поездах не мало коллективов, которые с более великим удовольствием и не меньшим успехом, могут выполнять эту работу. Они достойны и уважения, и внимания. Поверьте, я знаю, о чем говорю, есть у меня в жизни такой производственный опыт. Но, как журналист, вот что я вам ещё скажу: побывав однажды в таких бригадах, желанием вернуться туда не очень горишь. А зачем? О трудолюбии и профессиональном мастерстве ты представление имеешь. О рекордах, уложенных километрах, можно узнать и по телефону. И я понимаю, почему в вашу бригаду стремятся мои коллеги из разных газет и журналов союза. Да что там СССР – со всего мира. И почему, пообщавшись с вами, вникнув в ваше свободное время, которое вы отдаёте людям, журналисты делают вывод: бригада участвует в становлении всесоюзной культуры. Заметьте – не я это сказал – ваши гости. И заявили это с уважением к коллективу, с которым им выпало счастье общаться. Но чтобы они сделали такой вывод, вам с режиссером пришлось трудиться день и ночь. И ночь, и день… Что же теперь заныли: не хватает времени посмотреть кино… И поэтому вы отказываетесь от …себя… Устали? Вам трудно?? Почему возникла необходимость обсудить этот вопрос на собрании? Видимо процентное отношение в тех группах, о которых говорил Шишков, увеличилось не в пользу одержимых театром. И уже не шепотки – откровенные голоса: достал их театр – раздаются. Разве вы уже не одна бригада? ….
– А почему об этом с нами не говорили, когда мы приходили в бригаду?
– А чего вы боитесь? Сцены? Насмешек обывателей, которые, увидев вас на сцене, могут обозвать народными артистами?
– Байков, что молчишь?– возгласы зала заставили всех повернуться к режиссёру. Анатолий Сергеевич встал, улыбнулся, проговорил что-то о кипении страстей и пошёл к столу президиума собрания.
– Когда я приходил в бригаду, я хотел, чтобы, кроме работы, мы были объединены ещё одним делом. И сейчас хочу… А вы не хотите… Что ж… Мне же легче. Наряду со всеми буду строить дорогу – только и всего… – Байков усмехнулся, и, словно пловец, собравшийся нырнуть в воду, шумно вздохнул – набрал в легкие воздуха. – Но всё же хочу попытаться ещё раз. Я не требую, чтобы все, кто состоит в театре, выходил на сцену, создавал образы… Но хочу, чтобы каждый состоящий в бригаде вносил в театральное дело свою лепту. Один строит декорации, другой устанавливает освещение, третий записывать музыку – работы в народном театре много… Даже если ты просто поможешь товарищу переодеться перед следующей сценой – уже ощутимая помощь…
Голос Байкова звучал увереннее, тверже. Пловец, который в начале выступления набирал воздуха, теперь мчался по водной дорожке, накатывая на финиш
– И не просто помощь. Это будет твоим вкладом в то, что здесь называли дружбой в коллективе…
– Я – что…Я не против. Это я могу…
– Я мог бы записи для спектакля делать.
– А будет ли считаться участием в театре, если я перед началом спектакля лекцию прочту?
– Так что в бригадном протоколе запишем? – возвысил голос Огородничук. – Занимаемся театром?! Кто «за»? Единогласно. Так и запишем в протокол… Переходим ко второму вопросу…
Минут через десять после окончания собрания, в вагонное купе, в котором у меня была гостевая полка, заглянул Байков.
– Ты здесь? Я уж забеспокоился, сначала побежал на станцию – думал, ты, как в Таргизе, в эмоциональном пылу решил под паровоз броситься…
Он улыбнулся своей шутке, глаза его горели. Переводя дух, сказал:
– Главного я добился: теперь уже никто не откажется от работы: собрание постановило – театром занимаются все! Теперь у меня тылы прочные. А там, через года два-три, посмотрим…
На следующий вечер в вахтовке, которая увозила ребят после проведённого в СМП-581 вечера, было оживлённо. Несмотря на глубокую ночь и усталость, никто и не подумал надвинуть на голову воротник – все выли возбуждены…
– Накладок было море! Музыка никуда не годиться…
– Меньше слушай их…
– Нам поставили вину, что меню плохо составили!
– А разве мы должны были меню составлять?
– …что дружинников не организовали…
– Как – не организовали?– оглянулся на Графова Николай Мельников (на вчерашнем собрании я отнес его к ярым сторонникам оппозиции театру). – Мы отдежурили от начала вечера и до отъезда…
– Прости Коля…Я сегодня слышал только критику…Говорили что-то ещё – это я просто не запомнил.
– А надо бы… После вечера к нам подходила вся бригада, кажется Басова… вот они сказали. Что таких вечеров у них просто не было. Им очень понравилось…
Утром в редакции раздался звонок .
– Привет, ну как прошёл вечер? – узнал голос Люды Байковой.
– А разве Толя не рассказал?
– Он сказал – накладки были…
– Узнаю Байкова. А те, для кого мы организовывали вечер, их не заметили…Впечатление у них самое хорошее…
– А Байков слёг… Температура под сорок. Ушла на работу – он не поднялся…
В то лето – 1983 года – мы с Ниной впервые, пожалуй, с момента переезда на Бурятский участок БАМа, в отпуск Байковых не провожали. Аэропорт в Нижнеангарске, где мы по-прежнему жили, был закрыт – заканчивалось строительство новой взлётно-посадочной полосы. Обычно, друзья и просто хорошие знакомые с трассы, приезжали заранее, ночевали в нашем доме, а утром – улетали. Когда случалась нелётная погода, наш дом у болота (на краю лётного поля) становился общежитием. Но этим летом у нас было тихо – самолёты принимали на запасном поле в Верхней Заимке. Из Верхней Заимки Анатолий и позвонил: улетаем в отпуск. На Большой земле буду искать новую пьесу… И лечить колено… Колено? Ну да, физические нагрузки на укладке не могли не сказаться – вот колено и разболелось… И я забыл об этой жалобе, как забывают о вынутой занозе – стоит ли переживать из-за какой-то минутной боли… Главное, Байков в отпуске отдохнёт, наберется сил…Он даже на родину Рапопорта собирается заехать – с женой,с дочурками Юлькой и Настёной. Саша позвонил родственникам-одесситам – пусть Байковы поплещутся в Чёрном море! Как всегда, в конце августа вернутся домой, и закрутится очередная театральная карусель… Но уже в начале месяца из Кичеры стали поступать тревожные вести: Байков в больнице… И только тогда вдруг мелькнуло: а чего он, уезжая, на колено пожаловался – никогда ни на что не жаловался, а тут – колено?! И почему не в простой больнице, где лечат больные коленки, а в московской, боткинской? И для чего с ним в палате Людмила, жена?! И что значат слова телеграммы: «Заезжайте в гости по адресу Москва, больница Боткина, корпус 19, палата 204…» Нет, тут, конечно, не в колене дело – положение серьёзнее… Кто там ещё из не вернувшихся из отпуска? Бондарь с семьёй? Нет, он не заедет – уже взял обратный билет, а с билетами в отпускной период – проблема… Вот Василий Пилипович – заедет. Он в родную Белоруссию летит через Москву, у Байкова будет в начале августа. Васю, провожая всей бригадой, инструктировали: если состояние здоровья Анатолия Сергеевича будет внушать опасения, он даст успокаивающую телеграмму… Телеграмма Кичеру обнадёжила и, как оказалось – напрасно… Или мы сами запутались с условностями телеграммы?..
В начале сентября приехали в поселок – вокруг Кичеры ягодные места. Брусника удалась сильная, сладкая. Покраснели ягоды рябины. Они рыжими пятнами, как маяки, указывают путь к брусничнику. Но едва мы со Славой Огородничуком вышли за черту поселка, как припустился мелкий нудный дождь. В считанные минуты промокли до нитки и вернулись домой.
– От Байкова есть вести?
Наташа, жена Славы, молча оказала письмо… Оно было написано на тетрадном листе простым карандашом. Почерк знакомый… «Вливают донорскую кровь. Но моя кровь почему-то плохо совмещается с чужою…» Кровь?! И что – она не совмещается с больным …коленом? Вот так беспокойное …колено…
Возвратившись домой, мы с Ниной пытались избегать этой темы. Но взгляд отыскивал то журнал на книжной полке, то игрушку, которую Егорке подарил Анатолий Сергеевич – крёстный отец. Мы слушали стучащий по крыше дождь, и жена нечаянно уронила: «Погода плачет»… Долго не могли уснуть. Перед самым рассветом задремали – и тут громкий стук: «Пилюгины, открывайте!» Узнали голос Машкова и похолодели . «Ваня, что случилось?» «Байков умер…»
Вместе с Иваном на пороге появились Саша Рапопорт и Люда Макловская. Хотели ехать все. Но все – не успеют. В период отпусков самое реальное – снарядить на проводы Анатолия Сергеевича в последний путь одного человека. Ну, двоих. Если, конечно, ребята успеют – предыдущий день был нелётным. Похороны состоятся в райцентре Костромской области – Чухломе. Но непрекращающийся дождь ничего хорошего не обещал и на шестое сентября… Хорошо, что ещё есть путь морем – «Комета» идет и в дождь, и в туман…»
Ребята успели – многолюдная похоронная процессия была у ворот Чухломского кладбища…
Знакомство с Сюльбаном.
… И вот мы снова у Витима. В салоне нашего вездехода – бригада Бондаря. С нами нет лишь одного. Самого главного в той зимней поездке – нашего режиссёра… Его – Анатолия Байкова… И здесь, на Витиме, мы сегодня не остановимся – мы едем дальше…
Сегодня цель поездки – Сюльбан…
…Все эти годы бригада полным ходом продвигалась к Витиму. Все были уверены, что встреча двух путеукладчиков – Центрального и Западного участков – произойдёт именно на Урюм-реке . Но тоннельщики управления строительства «Бамтоннельстрой» в сроки, утвержденные на самым высоком уровне, пропустить под Кодарским хребтом рельсы магистрали не сумели. Упрекнуть их в том, что работы ведутся недостаточно интенсивно, ни у кого язык не поворачивался. Проходчики как раз углубились в недра хребта с опережающими все графики темпами. А вот бетонщики, «одевающие» выработку в бетонную «рубашку», отстали метров на 200… Своды пройденного в линзе вечной мерзлоты тоннеля от теплого воздуха разрыхлилась, потеряли прочность и рухнули. Трагедии с человеческими жертвами не произошло благодаря случаю: звено бурильщиков, закончив смену, вышло из забоя. Проходчики туда только направлялись. В момент обвала они находились под забетонированным сводом. Сотни тысяч кубометров дресвы ( мелкой породы, смешанной с песком, галькой, водой – авт.) рухнули перед носом побледневших горняков… Перед путеукладчиком бригады Ивана Варшавского зажёгся красный свет. Пришлось открыть все семафоры и дать зеленую улицу в другом направлении – путеукладчику бригады Александра Бондаря. Пока готовили и утрясали новый проект, время ушло. И хотя обходной путь через хребет стали строить форсированным порядком, теперь уже даже запасной вариант стыковки – Куанда – для Ивана Варшавского был закрыт густым туманом. Стали поговаривать, что рельсы придётся стыковать в районе Сюльбана. О предстоящей золотой стыковке рельсов БАМа трубила пресса всего Союза. Население небольшого поселка Сюльбан было взбудоражено, пожалуй, больше других: слух, что рельсы магистрали века должны сомкнуться где-то в районе их станции, похоже, становился реальностью. Особенно вдохновилась женская половина жителей посёлка. Одна привередливая невеста решительно отвергла ухаживания поселкового плотника. Заявив: «Выйду замуж за путеукладчика», – она запрятала свадебное платье обратно в чемодан и стала ждать, когда покажутся рельсы… Напрасно её убеждали, что личную жизнь никак нельзя связывать с …механизмом – к простому плотнику девица напрочь охладела… Путь её начинался многообещающе: очередной молодёжный отряд провожал в Москве XIX-й комсомольский съезд. Правда, заметных трудовых достижений, которые могли бы привлечь всеобщий интерес, молодые люди пока не добились. Всей-то биографии посёлка – два года. По этой причине и ещё из-за отдалённости прославленные артисты и коллективы, избаловавшие артистическим вниманием весь БАМ, открыть Сюльбан не успели. Объявленный на сегодня спектакль должен стать первым театральным событием в истории посёлка. Но нас особенно растрогало то обстоятельство, что инициировал наш приезд сам начальник линейного строительно-монтажного поезда Валентин Петрович Ураков… Обычно руководители поездов больше о строительстве объектов, финансировании работ и снабжении материалами пекутся. Но дело в том, что начальник сюльбанского поезда – фигура для БАМа почти легендарная. Дело не в его громадном – под два метра – росте. Личность Уракова стала привлекать всеобщее внимание ещё с лета 1974 года, когда первые десанты открывали последовавшие за Звёздным поселки на магистрали – Магистральный, Улькан, Кунерму… Лучшим из них стал выросший на 209 километре Улькан. Его возводили раздвигая тайгу буквально руками! Валентин Ураков, тогда комсомольский секретарь СМП-571, каждую берёзку, которую нужно сохранить, помечал ленточкой. В 1976 году Улькан признали лучшим поселком на Западном участке БАМа. Любили этот посёлок и журналисты. Считалось плохим тоном, побывав на БАМе, не заглянуть в Улькан. Но и этот посёлок через несколько лет стал глубоким тылом магистрали. Все реже его название попадало в газетные новости. А в это время на Бурятском участке БАМа… готовились принять очередной комсомольский отряд. И Анатолий Николаевич Фролов, бывший начальник Ульканского поезда, ныне – заместитель управляющего трестом, пригласил Уракова в Таксимо на должность заместителя по кадрам. И вот теперь – новая работа. Можно сказать – заключительный аккорд всего БАМа. Уракову хочется, чтобы он прозвучал в унисон той высокой нотой, которую взял он на Улькане. Но сейчас, когда дело движется к укладке последнего Золотого звена, опытные кадровые рабочие в новые поселки едут неохотно. Приходиться организовывать опытных работников других поездов. В наспех сформированном отряде XIX съезда комсомола оказалось много людей, которые при минимальных усилиях старались от БАМа получить как можно больше материальных благ. Ещё одно обстоятельство в новом пополнении удручало опытного начальника: в людях комсомольского призыва меньше всего оказалось комсомольского огонька.
– Вы только покажите свой театр, сами покажитесь, – ухватившись за идею встречи отрядов двух комсомольских съездов– XVII и XIX, – говорил он Бондарю в кулуарах трестовского совещания. – Теперь-то, когда движетесь к Витиму, вам до Сюльбана, считай – рукой подать…
– А вот здесь, Леша, направо и у той избушки притормози, – прошу водителя бригадной вахтовки. Охотничий домик, который года два назад приютил нас на ночь, пуст. Но основательно утоптанный снег вокруг зимовья и костровища говорят, что по ночам машины у этой таёжной «гостиницы» по-прежнему останавливаются…
…Сказочно красива скалистая вершина, утёсом стоящая в цепи голубых гор. Слева от охотничьей избушки – река Сюльбан, берущая истоки со склонов …БАМА – главной вершины Кодарского хребта. Справа – гольцы и горы. Загадочны, как великаны, опушенные инеем, сосны и ели. Река вольно и спокойно струится между берегами. Ей хорошо подо льдом и снегом…
Три года назад дороги, по которой мы подкатили к зимовью, ещё не было. Здесь было царство наледей – окрестных питающих реку родников и ручейков, которые не могли укротить даже самые суровые зимы. На чисто-белом полотне в свете низкого полуденного солнца вдруг блеснёт голубая молния – это вырывается из-под ледового панциря прозрачная вода земных недр… Я снимал наш «караван», состоящий из «Урала» и вахтовки-вездехода, в клубах экзотичного зимнего «банного» пара. Цель нашей разведгруппы был Кодар. Мы должны прощупывать направление, по которому через месяц отправится бригада механизаторов и лесорубов, чтобы проторить зимник к восточному порталу будущего Кодарского тоннеля… Но вот кому точно было не до красоты всех природных явлений, так водителям… Ледяные блины, припорошенные снегом, постоянно перекрывали зимник и на открытых площадках, и в чахлой таёжной непролази, и на склонах горных отрогов. Раз за разом вездеходы врюхивались в ледяную кашу по самые мосты. Вперёд продвигаемся чуть быстрее черепахи, оставляя после себя раскрошенный лед и …воду, от которой, как от каменки в жаркой бане, дыбился простуженный пар…
…Быстро темнело, а до перевала Кодар ещё пилить и пилить… Хорошо, что среди деревьев блеснул золотистый огонёк – зимовье охотника…
Хозяин, невысокий, худощавый мужчина лет 35, встречает нас озабоченным взглядом. Приглашает расположиться в зимовье, но этот жест не более чем дань таёжному гостеприимству. Пахнет крепко заваренным чаем, копченой рыбой, сохнущей шкурой убитого медведя-шатуна… Руки сами тянутся к огню; и вот ты уже опускаешься на корточки перед раскрытой дверцей, ладонями жадно вдыхаешь и впитываешь горячее тепло смолистых дров. Привыкнув к незнакомым запахам и смотревшись в освещенном керосиновой лампой пространстве, мы тянемся к дорожным сумкам, где обязательно припасена непочатая емкость с напитком покрепче… В такой дороге грех не разделить тепло встречи прихваченными в дорогу продуктами питания.
Пьём горячий чай, слушаем хозяина таёжной избушки…
По специальности Анатолий Кравченко механизатор. Несколько лет назад, когда таёжный промысел был более выгодным ремеслом, перевооружился – сменил бульдозер на охотничье ружьё. Надеялся на богатую добычу и этой зимой – потревоженный строителями в районе Витима и Куанды зверь уходил дальше в горы по долине реки через его участок. Но слухи о том, что скоро начнётся прокладка тоннеля на Кодаре, возникали всё чаще. Анатолий понимал, что дорога к тоннелю пройдёт как раз по территории его охотничьих угодий. И что такое переброска техники, он представляет. Шум моторов и едкий запах выхлопных газов распугают всех осторожных зверей… Сегодня утром, проверяя капканы и ловушки, пробежал свой привычный круг в 20 километров. Все его охотничьи уловки оказались тщетными – в зимовьё вернулся без добычи. И вот на пороге ночи из стылой ноябрьской темноты прилетели первые ласточки из неохотничьей весны – наши вездеходы… Наше появление стало для него последним предупреждением: тебе, добытчик, работу менять надо срочно. Из состояния сосредоточенной задумчивости его пытается вывести командир нашей группы, Вячеслав Шариков. Он пообещает посодействовать с трудоустройством: на строительстве предпортальных выемок будут нужны бульдозеристы… Мы тоже можем пригодиться хозяину зимовья, если он окажется в Нижнеангарске… Наши приглашения, конечно, звучат жиже известной фразы из кинофильма: «Будете у нас на Колыме…», но Кравченко улыбается… И прикидывает, сколько дней у него остаётся для того, чтобы сделать обратную рокировку – единственный ход, который обещает перспективу в этой охотничьей партии – поменять “тозовку” на бульдозер…
Кравченко нас угостил чаем. Мы его – напитком покрепче.
– Вы там поосторожнее, – предостерег несколько повеселевший в ходе чаепития охотник. – Там, выше – наледи… Их вы никак не объедете. И вообще – это место эвенки не любят. Здесь постоянно что-то случается… Сюльбан, говорят они, переводится как предостережение…
Утром, прощаясь, охотник рассеянно кивнул головой. Но провожать нас не вышел – продолжал задумчиво и грустно смотреть в окошко… – изучать серое ноябрьское утро 1981 года…
За эти три года много воды в Сюльбане утекло… Вот уже и поселок
вырос недалеко от места нашей встречи с охотником. Пытаюсь отыскать следы первого зимника… И прихожу к выводу: новые дома срублены прямо на дороге! Иду, не торопясь, любуюсь ещё не припорошенными ни пылью, ни снегом домами. И как сладко пахнут они свежеспиленным деревом! В этом морозном воздухе чувствуется дух посёлка Звёздный восьмилетней давности. Дышу атмосферой, а меня с не меньшим любопытством, чем я на дома, смотрят местные жители.
Некоторые подходят, просят заснять на фоне сопок. Этим людям надо фотокарточку отослать домой, в посёлок Эдиссия на Юге России…. Один прохожий уточнил: «Вы сегодня в семь вечера выступаете?» Другие не спрашивают, но по их взглядам понимаю, почему они сегодня вечером не останутся дома…
Походка одного из жителей Сюльбана – коренастого, бородатого – мне показалась знакомой… И его голос, глуховатый, с едва заметным акцентом, заставляет будоражить память…
– Так это спектакль такой… Фильм «Премия» видел?
– Не видел, но при чем здесь кино? – удивляется собеседник.
– Чтобы ты, Николай, понял, что за спектакль будет. Он снят по пьесе Гельмана…
– Если ты фильм смотрел, зачем тебе еще спектакль?
– Так его играет моя бригада, – наживая на «моя», говорит знакомый голос. – Бригада Бондаря… Это знаешь какая бригада?!
– А-а-а… Рабочая эстафета! – вскинув брови, догадывается Николай…– Они будут говорить, чтобы мы не задерживали механизаторов, в срок, под отсыпку сдавали ИССО! И что, Бондарь теперь ещё и членов парткома к этому делу подключает? Так, вроде, месяц назад и они у нас на трубе были, мы обо всём уже договорились…
– Я не об этом… В этой бригаде работал режиссёр Толик Байков…
Тот, которого назвали Николаем, что-то неопределённое хмыкнул в ответ – мол, там все режиссёры – такая уж это бригада. Он недоверчиво оглядывает своего приятеля. Есть в том что-то завораживающее, цыганское. Он определённо похож на артиста, который играл роль цыгана Будулая – недавно фильм по телевидению показывали. Точно – прирождённый артист – он и про драматурга знает…
– И ты, Андрей, хочешь увидится с ним?
– С Байковым уже не увижусь…
– Что – ушёл из бригады?
– Нет уже Байкова: умер он…
– Что так, старый был?
– Помоложе тебя, а меня – тем более.
– Это что – несчастный случай?
– Сам не знаю… Вот увижу ребят, спрошу…
– Как же они…выступают: нельзя же без режиссёра… – сочувственно, словно извиняясь, проговорил Николай…
– Ты, Николай, как с Луны свалился: «как выступают», «… нельзя без режиссёра»…
И тут я припомнил этого человека и ахнул: Андрей Полянский! Мы не виделись года три, а с тех пор, когда работали в одной бригаде – все шесть. В Звёздном он не слыл театралом. Не замечал его и на спектаклях народного театра. Но после того, как рельсы перевалили через Даван, он из бригады Лакомова ушел и объявился в Кичере. Бондарь не заставил себя долго уговаривать, и опытный монтёр пути стал укладывать Бурятский участок БАМа. Но его цыганская натура вскоре снова потребовала перемены мест… Поговаривали, что осел в Куанде, построил себе зимовье. Но как он оказался в Сюльбане?
– О, «Северной Байкал»! Снимай, е-моё, меня! Пусть увидят земляки, где я сейчас! – кричит, заламывая на ходу шапку какой-то парень. Он как клещ, вцепился в меня, не отпускает… . Пока пытался понять претендента на газетную полосу, Андрей со своим знакомым ушли… Ладно, с Андреем увидимся после спектакля. Пусть получше разглядывает нас на освещенной сцене. А здесь, на улице посёлка, который вырос на 940 километре БАМа, он, скользнув по мне взглядом, конечно же, человека, с которым работал на первых перегонах, не узнал …
…С первых шагов по Сюльбану никак не могу отделаться от ощущения, что БАМ только …начинается. Здесь, у подножья одного из отрогов Кодарского хребта, громко стучали топоры, взвывали бензопилы и весело светились чистым золотом только что распиленной древесины срубы строившихся домов. В трех корпусах, объединенных одной общей крышей, размещались контора, почта, семейное общежитие, и даже поселковый клуб. Вся территория поселка мне очень напомнила Звездный середины семидесятых. Но когда хозяева стали показывать свою гордость – общественный центр – наши улыбки, вызванные приятными воспоминаниями о младенческом возрасте дорогого сердцу далекого поселка, растаяли, несмотря на 30-градусный мороз.
– Это что? – нахмурившись, прервал Ефима Смирнова Бондарь. Ефим, рассказывающий о том, что из 270 бойцов его отряда на БАМе осталось только 112 активных штыков, остальные за два прошедших после приезда года по разным причинам покинули строительство, с недоумением посмотрел на угол, у которого мы остановились. Между двумя щитами метровым конусом, утолщающимся к полу, намерз белый лед…
– Так холодно же! В январе у нас морозы были знаете какие? За сорок! – пожаловался Ефим.
– У нас в Кичере морозы и покруче заворачивали,– усмехнулся Огородничук, делая ударение на «у нас». – Но хоть в каком-нибудь общежитии ты подобную порнографию видел?
Смирнов замялся. Или утеплитель между щитами плотники, собирая дом, не проложили, или вообще в размерах ошиблись. Наспех заколотили дырку фанерой, наклеили обои – и порядок. Летом было еще ничего, а вот первая же зима – главный сибирский ОТК – сразу вывела бракоделов на голимый лед. Сами-то хозяева к этой ледовой пирамиде привыкли. Если что и можно будет здесь исправить, так это летом… А пока придется терпеть все зимние прелести жизни в наспех собранных щитовых помещениях… И всё-таки, глядя на ледяную пирамиду Смирнов почувствовал себя неуютно, будто он лично допустил оплошность, на которую, как человек давно живущий на БАМе, не имел права. Этой мысли он удивился: ничего подобного, когда его ругали за общежитие, он не испытывал. А тут – не начальство заметило – друзья, не обладающие над ним никакой производственной властью – и ему стало неловко. В поселке Кичера к приезду отряда, в котором он был комиссаром Латвийской делегации, к строительству жилья отнеслись более ответственно.
– А что если они, твои доблестные бойцы, примерзнут к постелям, а, Ефим?! – усмехнулся Ванька Машков. – Такое, между прочим, в Звездном было, серьезно тебе говорю. Слава Огородничук просыпается, ах, мама моя… – голову поднять не может … Его волосы, скажи, Слава, примерзли к раскладушке!!!
Смирнов выдохнул с видимым чувством облегчения, даже улыбнулся. Он вспомнил, что и Тоня Голянова, комиссар знаменитого, самого первого на БАМе, комсомольского отряда каком-то вечере даже частушку про свои примерзшие косички пела.
– Ну, вот, – оправился от конфуза комсомольский лидер – не только его парни опарафинились, бондаревцы тоже наступали на эти грабельки.
– Что – вот?! – возмутился Машков. – Мы тогда, милый мой, в палатках жили,– а после работы наперегонки бежали к строившимся общежитиям. Во все дырки паклю заталкивали…
– Наши не замерзнут… – с уверенностью сказал Смирнов. – Мы, между прочим, первое место в Читинской области по рождаемости занимаем! Если всех детей, родившихся в Сюльбане, внести в списки отряда, мы, считай, уже восстановили свою …популяцию.
Смирнов засмеялся, глаза его влажно заблестели – он был доволен, что перевел разговор на новые рельсы. Как похож Ефим очень на известного певца, песню которого распевала вся страна: «Барабан был плох, барабанщик – бог»! Вот только чуть-чуть косит на левый глаз… Но ты, Ефим, не Бог, коль «барабан» твой плох. Из него во все дыры холод свищет… »
– Нет, Ефим, ты не прав. Знали мы таких шутников, – не разделил настроение Смирнова Бондарь. – Мы тоже не забыли, как согреваться в трескучие морозы. Гляди сюда!
В двух метрах от угла под потолком на слегка закопченных обоях на электропроводе белели новые провода и свежая скрутка. На обоях – следы копоти. И опять электропровод даже не заизолирован!
– Вот это означает, что в морозы вот там, – Бондарь постучал по стене, – врубят снова все, что можно врубить: калориферы, электропечки, чайники! Ты, парень, с этим не шути. Поставьте электрика, пусть уберет все эти сопли… Не то мы в следующий раз привезем хор ветеранов БАМа – пусть они споют, как в тайге глухой замерзал …Ефим…
Смирнов в ответ что-то промямлил и поплелся следом за нами. Он понимал, что ребята правы, как никогда, но все же их резкие слова ему было неприятны. И реплики актеров в начавшемся через час с небольшим спектакле слушал он рассеянно. Но не потому, что это представление спектакля он видел еще четыре года назад в Кичере. Ефим Смирнов думал о проводах, калориферах и скрутках, и о том, что если это здание загорится, да, беда будет большая…
Вот этого и добивался Валентин Ураков: чтобы не он или главный инженер с прорабами и мастерами следили за качеством работ, а сами бойцы комсомольского отряда… Одно дело, когда за каждым шагом твоим следит начальство, а совсем другое, когда о работе переживают обычные рабочие их такого же строительного коллектива….
От МХАТа к своему «Заседанию…».
На то, чтобы лучше узнать парней из Звёздного, у самого Валентина Уракова ушло почти девять лет. Много раз, добираясь в свой строительно-монтажный поезд, он делал остановку в бригадах лесорубов, строителей искусственных сооружений, в самом посёлке первого бамовского десанта – на 64 километре… Часто общался с ребятами из Звёздного и на различных смотрах, фестивалях в Осиновке – микрорайоне Братска, где располагался трест «Ангарстрой». Теперь он может сказать, почему они и по производственной линии, и в общественной работе, и в мире увлечений – всюду смогли выбиться на заметные позиции. Этим парням повезло друг с другом: они оказались рядом в самое важное для себя время. Какая, скажите, бригада может занести в свой актив народный театр?! А запись в трудовой книжке режиссёра Байкова: «Принят лесорубом 3 разряда в СМП-266» сделана в тот момент, когда коллектив, только что образованный из двух бригад – Бондаря и Рапопорта – был брошен на просеку… А вечерами, в минуты отдыха, решительно вытеснив из бригадного вагончика карты и домино, продолжили репетицию нового спектакля по пьесе А. Алексина «Молодая гвардия».
Там, на просеке, мы росли, шагая в ногу с самой растущей магистралью – режиссёр Байков, бригадир Бондарь и вся наша театрально-укладочная бригада. Анатолий Байков соединял сцену и трассу в единое жизненное полотно.
И нужна была пьеса о человеке на стройке … И её Байков нашел. И надо же, в этот момент, когда он провёл первую читку и определился с исполнителями ролей, на экраны вышел фильм «Премия», снятый по сценарию драматурга. Следом по Западному участку проехала труппа знаменитого театра – московского академического – опять-таки показали спектакль по пьесе А. Гельмана «Протокол одного заседания». И хотя Ефремова, Янковского на этих гастролях мы не увидели, Кашпур, Десницкий, Зимин тоже были хороши… Так что, после гастролей МХАТа – замахиваться на спектакль, который показал знаменитый профессиональный театр?! Это же верх безрассудства!
Но позиция автора, обозначенная образом Потапова, нам самим ой как нужна, чтобы осмыслить стройку, покопаться в своих внутренних проблемах, выложить кое-какие аргументы и зрителям, и начальству….
В поселке, в котором начала свою историю бригада и театр, был железнодорожный переезд, на котором из-за железнодорожных маневров простаивает много автомашин с грузами для трассы. Да и бригады путейцев, которые выезжали на работу на вахтовках, здесь впустую тратили драгоценное производственное время, так и не материализовав его в построенные дома, уложенные метры дороги, отсыпанные кубы земляного полотна… Говорили об этом на собраниях, выпускали «Боевые листки», жаловались заезжим корреспондентам, сами выступали в газетах – но всё без толку. А потом взяли и один из прогонов спектакля перед премьерой провели в кабинете начальника поезда в присутствии всего поездного руководства. И Иван Машков (первый исполнитель роли Потапова в народном театре) взял и вставил фразочку о простоях транспорта на железнодорожном переезде. Проницательные зрители догадались сразу, что «наехали» мы на железнодорожный переезд без ведома автора, а с текстом драматурга – просто …хулиганим.
– Как это хулиганим?! – взвинчивались мы. – Вон как все в прологе разволновались: они свои дела побросали, пришли, а возмутителя спокойствия нет… Потому все и возмущаются: крановщица, бригадир, управляющий треста № 101 и …наше начальство… А почему, по какой причине опаздывает бригадир?!
– Не лукавьте, не мог ваш драматург предвидеть, что в каком-то Звёздном составы будут перекрывать железнодорожный переезд!
– И почему это не мог?! Вы знаете, где он живет? В столице! Вот… высоко сидит, далеко глядит!
Начальство сердилось, но все же наводило порядок в движении через переезд… Да что там переезд, мы копали глубже… Можно сказать больше: именно драматургия Александра Гельмана оказала на темпы укладки самое заметное влияние…
Для начала мы задумались над графиком укладки рельсов и усомнились в правильности многолетней практики: начинаем укладывать путь в середине года, а в декабре, в морозном декабре, когда поджимают сроки и обязательства, чтобы довести рельсы до намеченной станции, пашем без выходных, зачастую – круглосуточно, устанавливая всесоюзные рекорды?! Ребром поставив вопрос на парткоме генподрядного треста «Нижнеангарсктрансстрой», бригада начала рабочую эстафету.
Время для неё выбирали, что ни на есть самое нерабочее – первые дни года. Укладка стоит мёртво. Но проехав сдаточный участок от Таксимо до Кодара, мы вдруг поняли, что даже если все бригады в лепёшку разобьются, мы не достигнем желанной цели по причине отсутствия шпал… Фонды только распределяются, вальщики в леспромхозах ещё похмеляются после новогодних праздников и шпалу пилить решительно не из чего…
– А не съездить ли нам всем в Тайшет? – предложил Байков.
– Да нас даже на порог шпалопропиточного завода не пустят, – возразили скептики…
– И всё-таки, – не сдавался режиссёр. – Звенья шить всё равно не из чего… А мы посмотрим, как работает завод. Пригласим коллектив на укладку Золотого звена… И им будет интересно посмотреть на тех, кто работает с продукцией завода. Заодно покажем им свой бригадный спектакль…
– А что, ребята, Толик дело предлагает… Только пойдет ли на это Скарга (начальник СМП-581)?
– А мы не одни поедем… Пусть Владимир Афанасьевич командирует на переговоры своего зама. Например – Болотникова…
И вот, приехав в Тайшет, и обнаружив на территории шпалопропиточного завода… горы шпал, мы глазам своим не поверили…
– Это неприкосновенный запас… – объяснил наш экскурсовод по заводу и мастер цеха пропитки Юрий Пыжов – На случай войны…
– Какой …войны?
– А вдруг китайцы нападут… Они же в первую очередь Транссиб перекроют… Тогда и потребуются шпалы…
– Кому – китайцам?
– Да нет – нашим…
– А нашим – это куда?
– Наверное, на БАМ…
Вопросы сыплются, как пули из пулемёта. Юрий Александрович растерян. Одно дело грозные телеграммы, которые приходят в дирекцию завода от заказчиков, а другое – отвечать на вопросы укладывающих рельсы путейцев…
– Значит, чтобы продолжить укладку, придётся …войны ждать?
Пыжов глотает воздух, как рыба, выброшенная из воды. Наш экскурсовод бессильно разводит руками – ребята, вы чего хотите от мастера участка шпалопропитки?! Мы и сами видим: Мягкий, обходительный мастер мечется, как загнанная лошадь… Нет, от …войны нам надо уходить.
– А нельзя сделать так, чтобы процесс переброски шпал начался в …мирное время? Вот тут, например, сколько у вас шпал?
– Тысяч триста…
– И давно они лежат вот так, без движения?
– Некоторые – лет пять… Некоторые, наверное, и больше. Попробуй, доберись вон до тех штабелей. Это всю гору надо раскидать…
– А если эта гора, скажем, тысяч на пять – десять уменьшится?
– Этого даже никто не заметит… И потом – НЗ мы постоянно обновляем. Новую партию закладываем на хранение, а полежавшие шпалы отправляем на разные дороги…
Под впечатлением увиденного: для нас 50 тысяч шпал на год не могут найти, а тут гора в 300 тысяч пролёживает – и никому нет дела до наших целевых задач! – готовимся к разговору с заводским активом. Перед тем, как обсудить проблемы, показываем «Заседание парткома». Нерв у спектакля получается предельно обнажённым. А после спектакля производственная тема продолжается с той же страстностью, что и в пьесе…
После январских гастролей шпалы с Тайшетского завода стали поступать с первого месяца года и без перерывов…
Но если даже по каким-то причинам на укладке случались передышки, и бригада могла перевести дух, в театре шла напряженная работа непрерывно. Репетиции, спектакли, организационные трудности. А уж когда на укладке начинался аврал, и трудовая смена на трассе продолжалась до 9-10 вечера, репетиции проходили ночью и начинались нередко в двенадцатом часу… Байков ждал нас сосредоточенный, молчаливый. Мы приносили новости. Он слушал и думал. Высокий, подтянутый, строгий…
Таким он был в Звездном, Кичере, Тайшете, Чаре, Северобайкальске, на Витиме, на первой театральной весне БАМа. Лишь на полотне дороги, где производственным процессом «режиссировал» бригадир, позволял себя расслабляться – тяжелая физическая нагрузка давала возможность получить небольшую передышку в напряженном творческом труде.
И, как мне ни горько это осознавать, по-Макловскому: «…не потеряв ни одного» – не получилось…
Вот сейчас начнётся спектакль. Мои друзья выйдут на сцену, произнесут монологи, зрители отреагируют – даже посмеются… Всё произойдет по сценарию, который определил он. А самого Анатолия Байкова ни на этой, ни на любой другой сцене уже не будет…
Сегодня… Сегодня режиссер, организатор этой поездки, ещё и исполнитель одной из ключевых ролей в спектакле – секретаря парткома Соломахина – Александр Рапопорт …
Он уже на сцене. Для этой роли ему не нужно демонстрировать особые театральные таланты – в сегодняшней постановке он должен быть самим собой. Он парторг бригады, за работой которой вот уже три года неотрывно следит вся страна. Сидит на сцене за длинным парткомовским столом, накрытым красным кумачом, худощавый, рыжеволосый, сосредоточенный. Что-то пишет. И краем глаза наблюдает за аудиторией. Свободные мест остается несколько, все в первых рядах. Обычно там восседает начальство, потому остальные зрители пока в нерешительности переводят взгляды со сцены на первые ряды.
– Товарищи, в первом ряду есть два места, – говорит Рапопорт, приподнимаясь над красным столом – он заметил, что у входных дверей столпилось несколько человек, – Сюда проходите.
Этих слов в пьесе тоже нет. Но мы, уловив нерв пьесы, времени, полагаем, что вымышленный трест 101 работает именно на нашей стройке… В расклеенных по поселку афишах так и говорится: «Приглашаем Вас на «Заседание парткома»… Зрители по замыслу режиссёра тоже должны быть участниками спектакля. И Володя Графов, сегодняшний исполнитель роли бригадира Потапова, свои первые слова скажет из глубины зала. Сегодня к сцене ему придётся пробиваться сквозь толпу людей, стоящих у дверей…
Вот, кажется, и он решительно протискивается сквозь зрителей, заносит ногу на ступеньку. Нет, это не он – другой …поклонник бондаревцев. На правах личного знакомого режиссёра, он поднимается на сцену и под возбужденные выкрики зала: «Давай, Андрюха, поставь вопрос ребром», – подаёт Рапопорту руку. Тот на мгновенье всматривается в зрителя с недоумением, но тут же узнаёт его черную цыганскую бороду, улыбается, хлопает его по плечу, трясет руку и, возвращаясь в образ, говорит: «Здравствуй, Андрюша, здравствуй… Рад тебя видеть. Вот ты где, оказывается… Тебе сюда, тут ещё есть свободные места… И вы, товарищи, проходите…».
Андрей с видом победителя бросает торжествующий взгляд в полутёмный зал, спускается со сцены, занимает свободное место…
На стене – графики, вымпелы и большой цветной портрет Черненко. Это часы, которые показывают, какой политический период переживает страна. Над всей наглядной агитацией весит правильный лозунг: «Государство сильно сознательностью масс. В. И. Ленин».
Пока опаздывающие зрители всё еще спешат по морозному посёлку на театральное представление, я позволю себе заметить, что спектакль этот начался …месяц назад и впервые в истории бригады и театрального коллектива «Молодая гвардия» не был завершен… И дело не в том, что Рапопорт чего-то не учёл – точно так случилось бы и при Байкове…
Но сегодняшний спектакль в Сюльбане мы уже не увязываем с производственной необходимостью: все технические проблемы решили во время первой поездки. Графики, повышенные обязательства и прочие инициативы, которые обычно рождаются в начальственных кабинетах, ничто, если не найдут отклика в душе рабочего. А там, в горячем сердце строителя, много уголков, в которых до поры до времени таятся те самые резервы, которые и призвана вскрыть начатая бригадой рабочая эстафета. Мы уже проехали сотни километров, потолковали с рабочими десятков бригад и пришли к выводу, что благодаря театру и драматургу Александру Гельману нашли действенный рычаг…
Трестовское начальство, корреспонденты, обычно сопровождающие бригаду в поездках, остались в своих кабинетах. В Сюльбан приехали только участники народного театра. В объявленном представлении заняты члены известной бригады. Потому все так и говорят: приехала бригада Бондаря. Правда, после последних спектаклей народного театра всё чаще стали раздаваться недоуменные вопросы: «Где вы берёте деньги, чтобы оплачивать работу профессиональных актеров?!» Тут я должен сразу внести ясность – таких специалистов в бригаде нет. Хотя нет – исполнительница роли крановщицы Мотрошиловой, Людмила Макловская и в профессиональном театре не потерялась бы. И внешне она чем-то напоминает Наталью Гундареву… На роль крановщицы её пришлось вводить в пожарном порядке. И, как человек талантливый и сильный, она быстро вошла и в образ, и в ритм гастрольной поездки. Ещё бы я добавил: как человек, который просто уважает режиссёра и преклоняется перед его делом. Этот, десятый театральный сезон, который мы начали в Кичере в конце октября 1983 года уже без Байкова, спектаклем «Наедине со всеми», состоялся благодаря её участию в «Молодой гвардии». Это она в газете «Северный Байкал» обратилась к зрителям, приглашая на открытие сезона. Я до сих пор отчётливо помню каждую картину этого действия…
Представьте, современную квартиру, которая выстроена не на сцене, а прямо в …зале (вот он драгоценный опыт ленинградского семинара у З. Карогодского!). Чтобы выйти из комнаты в ванную, актерам приходится пользоваться проходами среди зрителей. И появляться на сцене в халате, трусах – как в банальной семейной жизни… В народном театре это явление из ряда вон выходящее. К исходу предыдущего, девятого года работы с театром, оказалось, что только два участника способны справится с этими сложными ролями – Графов и Макловская … Со вторым актёрским составом (Александр Бондарь и Любовь Бондарь) на пик готовности режиссёр планировал выйти в течение юбилейного сезона…
– Мы с Володей долго спорили с режиссёром во время репетиций, – рассказывала мне Люда, когда мы готовили публикацию-приглашение в газету. – Мне казалось, что Наташа, моя героиня, должна ближе стоять к человеческому идеалу, чем выведено в пьесе А. Гельмана и как это казалось режиссёру. Сам выбор пьесы, определила острота нравственных проблем, поднимаемых драматургом (некоторые он ставит еще в «Заседании парткома»). В центре спектакля производственно-семейный конфликт героев. Он – начальник управления, который посылает бригаду на горячий объект без должной инженерно-технической проработки. В результате аварии один из рабочих бригады – сын Голубевых – становится инвалидом. Наташа, мне кажется, должна быть на высоте тех высоких нравственных требований, которые она предъявляет к мужу, к Андрею… Но ей не хватает твёрдости духа. Она мечется… Но тем дороже мне этот образ, потому что в нём частица памяти о Байкове…
Каждый из нас – это страницы памяти о Байкове. А бригада – это её отдельный том…
Замечу, однако, что изначально сформированный сугубо мужской коллектив, ввиду этих особенностей испытывал с женскими ролями затруднения. Потому с выбором пьес приходилось изрядно мучиться. И тут несказанно повезло: в чисто производственной пьесе Александра Гельмана всего две женские роли! Драматург будто специально для бригады её написал! В течение четырёх лет крановщицу Мотрошилову играли две девушки. И обе имели к бригаде Бондаря непосредственное отношение. При работе на действующих путях без специального человека, который выставляет сигнальные железнодорожные знаки, не обойтись. В Звёздном сигналисткой была Алевтина Ермолаева. А затем, когда бригада перебазировалась из посёлка на трассу, она же стала поварихой. После переезда в Кичеру Алевтина перешла на другую работу. В котлопункте её заменила Тоня Голянова,– комиссар отряда имени XVII съезда комсомола. В Кичере комсомольскую активность она сосредоточила на бригаде. Тем более, что и замуж вышла за путейца – Лешку Графова, который с момента появления на БАМе определился в монтеры пути и о других бригадах даже не помышлял. Не только потому, что там уже работал его старший брат Володя – там работала Тоня! Разумеется, выйдя замуж и родив сына, Вовку, Тоня не могла оставаться на трассе, тем более что укладка с каждым днём от посёлка, где жила бригада, удалялась всё дальше. Но в списках бригады, как декретница, она оставалась. Не ушла Тоня и из театра: маленькие роли, если спектакли проходили в Кичере, всё же играла. И вот как раз потребовалось – собралась и приехала – вышла в роли Милениной, трестовского экономиста.
Вторым приглашённым «со стороны» мне придётся назвать …себя. Да, сейчас в списках членов бригады я не значусь. Но сам себя все эти годы считаю себя членом именно этого коллектива. И вовсе не потому, что около двух лет работал на трассе в составе этой бригады… В первые три года БАМа мне довелось и отдельной – своей – бригадой на строительстве водопропускной трубы поруководить, и несколько месяцев укладывать рельсы в составе самой знаменитой бригады – Героя Социалистического труда Виктора Ивановича Лакомова. Но я не прижился в этом коллективе. Во всяком случае, когда лакомовцев стали переводить в другой поезд, за путеукладчиком не поехал. Тогда, даже, если бы и позвали – остался бы в Звёздном … Потому что понял – моя бригада та, в которой уже работали Рапопорт, Снеговой, Машков, Огородничук, Графов. И Байков.
После укладки серебряного звена на разъезде Небель начальник поезда Миллер, человек прагматичный, немногословный, четко организованный – типичный немец – ушёл с повышением на новую должность – его перевели управляющим минтрансстроевским трестом в Оренбургскую область. Следом за новыми должностями отправились инженерно-технические работники – Теняков, Мельников, Уласик, Куртуков, Шкараденок и многие другие. Звёздный скоро ощутил перемену производственной власти – бригады стали лихорадить. На участках сократился объём работы. В то же время водители, следовавшие с грузом на Байкал, делая остановку в поселковой столовой, рассказывали об ошеломляющих перспективах Бурятского участка БАМа, нехватке квалифицированных строителей. Вместе с бригадой собрался переехать в новый поселок на 404 километр БАМа и мы с Ниной Коломниковой. Жену я продолжаю называть по девичьей – поэтической – фамилии. Она не возражает… У нас родился первенец – Егорка… Из роддома Нина привезла сына и своё многообещающее: «Вот послушай…» Когда она так говорит, значит, родилось новое стихотворение…
– «Нам зимы покажутся вёснами, нам годы покажутся днями, а корни твои огрубелые с другими сплетутся корнями …» Наш первенец еще не скоро осмыслит факт, что, едва родившись, уже стал …соавтором и героем. Но я-то понял это сразу, потому как несколько строк запомнил сразу, с первого прослушивания: «…Твой сын из шершавой коры твоей стремительным стеблем прорвется…» Это будет, конечно, не скоро. И, наверняка, не в Звёздном. Из дорогого нам посёлка, где к тому времени и Дом культуры новый построили, мы всё же уезжаем… Но в Звёздном остаётся больше половины участников народного театра и режиссёр, выпускница Московского института культуры Людмила Николаевна Киселёва. Но скоро и в Звёздном, и в Кичере все причастные к театральным событиям на магистрали люди убедятся, что народный театр это не новый клуб, не ставка, выделенная профсоюзом для оплаты за труд человека, состоящего в Доме культуры режиссёром, а человек, одержимый идеей сказать людям своё слово …
А Байков роль Черникова отдавать никому не собирался.
– Тебе же лучше: и с гастролей материал привезёшь, и соберешь попутные новости, и заснимешь голову отсыпки, укладки – всё самое интересное! – забежав на минутку в редакцию «Северного Байкала», говорил Толя. – А главное – ты сам же сам мечтал об этом – будешь вариться в бригадном котле! Московские корреспонденты, я точно это знаю, тебе лютой завистью завидуют – все новости на трассе первым узнаёт корреспондент какой-то районной газеты…
… Вот и сейчас в Сюльбане я не только как журналист, главная тема которого – магистраль века. Здесь я ещё и участник, который занят в спектакле, поставленном Байковым. И в то же время в роли начальника стройуправления чувствую себя …путейцем бригады Бондаря! На мне новенький цивильном костюм – как-никак начальника управления играю! Сижу в зале, книжку читаю – такую мизансцену ещё в Звёздном с Байковым придумали. Жду, когда появится Бондарь-Ботарцев – он будет отчитывать моего героя за Потапова. Искоса поглядываю на зал. Там мелькают знакомые лица. Кто-то из зрителей успел узнать ещё во время работы в Звёздном, с кем-то познакомился в Кичере. У зрителей глаза горят, как у друзей после продолжительной разлуки. Но есть в зале и скептически настроенные. Я их сомнения понимаю. С нами они знакомы понаслышке. А так ли эти театралы знамениты, как о них говорят? Они хотят и увидеть, и оценить нас воочию. Они запрудили проходы, стоят, прислонившись к стенам. Некоторые, наиболее сообразительные, принесли стульчики. Все терпеливо ждут дальнейших действий и поглядывают на человека за столом с сочувствием: он на глазах всего зала разделся и остался в лёгком пиджачке. Они-то, зрители, пришли сюда в этот вечер в шубах, теплых бушлатах, унтах и валенках. Температура в таких залах зимой редко повышается до плюс 10 градусов. По этой причине здесь зимой собираются не часто. Разве что какие-то сверхсрочные производственные и общественные причины заставляют людей наполовину заполнить помещение и час-полтора терпеть его прохладную атмосферу. А вот так заполнить зал битком до отказа – такого в истории поселка, пожалуй, еще не было.
– Что читаем? – благодушно спрашивает у меня, появляясь, круглолицый стройный парень с волнистым чубом…
– Славка Огородничук, – шепотом комментирует появление очередного артиста на сцене бородатый мужик с первого ряда, склоняясь к блондинке, которая несмотря на прохладную атмосферу в зале, сидит с непокрытой головой. Его шепоток слышен даже на сцене. Мужик сияет, как электрическая лампочка. Ему хочется щегольнуть своим знакомством с членами знаменитой бригады…
– Детектив, – отвечаю я, – Эти слова написаны автором пьесы. И краем уха слышу:
– Пилюгин, фотокорреспондент. Он тоже из Звёздного. В вагончике возле почты жил, – сообщает белый полушубок своей непросвещенной спутнице.
– Виктор Николаевич, где же ваш Потапов? – спрашивает, появляясь на сцене, грузный и важный мужчина. Сделав несколько шагов, он не спеша снимает дубленку, бросает ее на спинку стула, расправляет широкие плечи. С его появлением на сцене становится как-то тесно. В голосе, походке, неторопливых жестах ощущаются уверенность и сила. Он привык быть в центре внимания. У него хорошее настроение, его широкие, почти брежневские брови, удивленно взлетают над лучистыми серыми глазами. Он мягко поправляет прическу и остальную растительность на красивом и выразительном лице. Спрашивая, он делает ударение на слове «ваш». Фамилию произносит с некоторым пренебрежением.
– Или он и нам уже не доверяет, решил самому министру докладывать?
– Бондарь, – шелест шепотков, словно зыбкий ветерок, проносится по залу. Дама с непокрытой головой поднимает голову, что-то спрашивает соседа.
– Да, нет, не из самой Кичеры. Они тут недалеко, за Таксимо, в «бронепоезде» живут.
Мужик в белом полушубке важно вскидывает голову, со значением окидывает взглядом зал. Вот, смотрите, он даже где Бондарь живет, знает. Заметное возбуждение зрителя с первого ряда передается аудитории. Разговоры, скрип сидений, нетерпеливые реплики и прочие звуки перерастают в легкий шум, который обычно сопровождает начало любого представления. Я, переворачивая страницу, едва заметно морщусь. Хотя и делаю вид, что чтение – это единственное стоящее занятие в наметившемся представлении, на самом деле напряженно жду появления Володи Графова. Все зрители давно расселись. Замерли у стен и те, кому кресел не хватило. Спектакль раскатывается, набирает ход… Замолкают и зрители. Они тоже с нетерпением и каким-то напряжением ждут пока им незнакомого Потапова…
Двустворчатая дверь зала отворилась рывком – обе створки затрепыхали, как крылья бабочки, и в полумрак переполненного зала ворвался человек. Мы не сразу узнали его … Между рядами кресел бежал, размахивая руками, словно на него налетела комариная туча, начальник поезда Ураков. Высокий грузный человек замедлил, тяжело ступая, поднялся по скрипучим ступенькам на сцену. В свете софита тревожным красным пятном блеснула его обожженная щека… И все сразу почувствовали – случилось что-то из ряда вон выходящее. В зале воцарилась гробовая тишина.
– Юрий Владимирович Андропов… умер, – тяжело выдавил Ураков. Он снова поднял обе руки, как в проходе зала, резко опустил их и этот жест отчаяния и какой-то безнадежности поднял всех сидящих на сцене артистов, зрителей в зале с мест.
– Товарищи, –нарушая гнетущую тишину сказал, выходя из-за стола Рапопорт. – Прошу почтить память Юрия Владимировича минутой молчания…
Вся публика, артисты стоят молча, беззвучно минуту, другую. Слышно было, как потрескивали на морозе деревянные конструкции здания.
– Прошу садиться… Заседание парткома сегодня не состоится.
– Самое правильное, сегодня, – продолжил Ураков – послать телеграмму в Москву: «Ошеломлены горем, скорбим вместе народом. Теснее сплотим свои ряды, ускорим строительство магистрали, освоение территории…»
За всю десятилетнюю историю народного театра «Молодая гвардия» это был единственный случай, когда начав спектакль, мы не доиграли его до конца. Правда случались несыгранные спектакли. Один в Братске – там нас проигнорировал партийно-хозяйственный актив «Ангарстроя». Второй – в Магистральном. В этот поселок мы добирались из Звёздного по уложенной лакомовцами железной дороге. Однако, на разъезде Небель пассажирскую дрезину, которую нам выделили в качестве попутного транспорта, тормознули и долго не выпускали на перегон. В клубе посёлка Магистральный мы появились лишь в двенадцатом часу ночи. Зрители, конечно, уже разошлись, но несколько человек нас всё же ждали. Среди них жена одного из путейцев лакомовской бригады – Анна Аксёнова. Она ещё до приезда на БАМ (семья её брата, Ивана Крепса, уже жила и работала в Звёздном, а племянница, Ира, школьница, даже сыграла в «Четырёх каплях» одну из главных ролей) о театре слышала много. Но, как большинство девчонок, появившихся в сугубо мужском посёлке, долго в невестах не засиделась – режиссер по имени Любовь Земная, определил ей пожизненную роль жены и матери. К тому же, бригаду мужа вскоре перевели в соседний поезд… С ролью зрителя и почитателя театра Анна Аксёнова справилась блестяще – организовала ночное чаепитие, в ходе которого расспрашивала о театре, последних работах и планах на будущее. После чаепития мы благополучно вернулись в Звёздный… Вообще, надо заметить, что костяк любой зрительской аудитории, куда бы мы ни направлялись, дальше по трассе на восток, или возвращались на хорошо знакомые сцены, на запад, составляли воспитанные народным театром зрители Звёздного, а затем – и других посёлков… Многие из жителей 64 километра хотя и перебирались дальше по трассе, по-прежнему считали себя звёзднинцами. Чтобы заработать очередную поездку, бригада работала месяц без отдыха. А потом отправлялись по трассе со спектаклями « Деньги для Марии», «А по утру они проснулись», «Заседание парткома» . После представления в Северобайкальске ночевали в доме Володи Цященко. В театральный коллектив Володя буквально ворвался во время первого кичерского сезона. Но вскоре жену Володи, Людмилу, бухгалтера по специальности, перевели в трест и семья переехала в Северобайкальск. Впрочем, связи с театром Володя не прервал. И при первой же возможности обеспечил странствующих артистов ужином и ночлегом. Хотя кому-то из 18 человек, размещённых в одной комнате, часа два и удалось поспать, остальные довольствовались приготовленными гостеприимными хозяевами чаем, кофе и разговорами о спектакле и планах на будущее.
… На пути через Даван дорогу нашему автобусу перегородил Магурус. Тяжелый самосвал занесло поперёк проезжей части. И тут же прочувствовали все плюсы бригадной организации труда даже в таком тонком деле, как театральное искусство. Мы выскочили из автобуса, облепили самосвал, напряглись и …вернули его в приемлемое транспортное положение – вдоль проезжей колеи… Правда, автобус наш при остановке застрял и заглох. Но его быстро выдернули с обочины, и с того же буксира завели…
В Улькане состоялись две трогательные встречи. С земляком- ставропольцем Володей Онищенко… Он успел написать несколько песен, а одну из них, «Рюкзак», на стихи Владимира Кожевникова – распевает вся магистраль. Он так растрогался, что передал ребятам приз зрительских симпатий – трехлитровую банку пива (в те годы – большой дефицит). И с бывшим инструктором Иркутского дома народного творчества, а сейчас – директором поселкового клуба Надеждой Колмогоровой. Надя не скрывала своих эмоций:
– Как выросли ребята! И Графов, И Снеговой, И Бондарь… А Бондарь вообще удивил. Раньше, признаюсь, на него, как на актёра, смотреть тяжело было. А сейчас на сцене живой, убедительный человек…
Из Улькана в Звёздный позволили себе проехать по железной дороге. После Небеля не можем оторваться от окон… Каждый километр – это страницы нашей биографии…
– Борковой ключ проезжаем – вон там наши вагончики стояли…!
– Точно! Однажды геологи подошли – они как раз тот ключ искали… А Боря Вебер (прикреплённый к бригаде механизатор- авт.) и говорит: «У меня есть 32 на 36. Подойдёт?»
– 82 километр! Тот, который мы за день передёрнули!
– Озеро Рождественского проехали!
За окнами – темень, ничего не видно. Но ночь для обычных пассажиров. Мы этот перегон своими руками выпестовали… Мы здесь каждый метр по воздуху чувствуем…
Утром – Звёздный. Несмотря на ранний час – на станции, облицованной розовым армянским туфом, многолюдно. Здесь Толя Петрунин, Вася Тепляков, Надежда Обухова, Таня Ионова, Таисия Бородина… В Доме культуры – аншлаг. И днём, когда ставили «Деньги для Марии». И вечером, на «Заседании парткома»… А как же иначе: наши ребята приехали. Растроганная тетя Галя Молчанова – комендант Звезднинских общежитий, не может сдержать слёз. И не только эмоции, нахлынувшие в ходе спектакля, виноваты…Какие ребята … уехали! Но даже там, за Даваном, они наши, звёзднинские. Она обнимают Байкова, Ваню, Тоню, других ребят…
– Ребята, милые, дорогие, – тетя Галя плачет. – Приходите в гости… Мы с дедом поросёночка заколем…
Было это когда? – года два назад. Мы тогда не задумывались, ехали. И везде нас ждали, везде принимали тепло, желанно. Как будто по мановению волшебной палочки. Но для того, чтобы состоялся хотя бы один выезд, Байкову приходилось делать десятки звонков, поездок, личных встреч… Но теперь нам оставалось только и всего, что сесть в машину и приехать…Правда, поездку удачной не назовёшь. Но Ураков, её организатор и вдохновитель, не сдается: «Пройдут похороны, все успокоятся, и вы покажете спектакль!» Провожая бригаду, Валентин Петрович сообщил, что председателем похоронной комиссии назначен Черненко…
Наступили траурные дни… На бескрайних сибирских уголках, выбивая слезу и выбеливая ресницы, брови, выбившиеся из под шапок волосы, свирепствовал мороз. «Бронепоезд» (так называли в бригаде свой передвижной вахтовый поселок, который состоял из вагонов, приспособленных под жилье, столовую, бытовые помещения, передвижной клуб, и который они тянули вслед за путеукладчиком) по утрам окутывался дымами заводившихся с трудом моторов, печек котлопункта и буржуек, отапливающих сушилки, мехмастерские. Располагался он в тупике станции Таксимо. Нет, мы обязательно (всем смертям назло!) должны выступить в этом поселке как можно скорее. До Сюльбана рельсам уже остаётся чуть более ста километров…
Страна, переживая потерю лидера, постепенно приходила в себя. В больших городах и на таежных полустанках шептались о том, что и новый Генсек Константин Устинович мало того, что человек давно не молодой, но еще и очень больной… Народ большой страны в смятении ждал плохих новостей… Через месяц с небольшим мы снова в занесенном глубокими снегами маленьком Сюльбане.
Антракт на …тушение пожара.
На этот раз на давно ожидаемую встречу народу собралось еще больше. В зрительном зале заблаговременно поставили дополнительные скамейки, в проходах – стулья. Теперь уже основная часть зрителей, пришедших в этот морозный мартовский вечер на спектакль в самое большое общественное здание поселка, имел представление, кто такой Потапов. Знают зрители, что он должен появиться не из-за кулис, а войти в зал из коридора…
Опять с напряжением посматриваю на входные двери. Уже Бондарь второй раз нетерпеливо почти выкрикнул свою реплику: «Виктор Николаевич, где Потапов?» Все на сцене напряжены, взвинчены – пройти бы этот злополучный пролог. Дальше пойдет по хорошо накатанной колее, дальше будет легче…
Дверь, наконец, раскрывается… Кто-то врывается в полумрак зрительного зала… Но опять это не Володя Графов, опять нет Потапова! И не простой припозднившийся зритель. Оттиснутый от дверей «Потапов» стеклами своих очков недоуменно блеснул в дверном проеме. Я привстал: «Что, теперь – Черненко?!!» Бондарь, Слава Огородничук, Рапопорт тоже оцепенели…
– Котельная… горит…– прокричал человек… – Скорей… А вы тут сидите, смотрите! Эх, вы…
Человек взмахнул кулаком в сторону сцены и выскочил из зала. На какую-то долю секунду все замерли – в зале установилась гнетущая тишина. Первыми пришли в себя на сцене. Мои друзья ринулись за кулисы – здесь выход был ближе к дверям, ведущим на улицу. Впереди всех бежал так и не удостоенный за два пролога ни единым появлением в зале Володя Графов. С ним, широко расставив длинные ноги, рыками передвигался Сашка Кондратенко, по роли – «оруженосец» бригадира Потапова. Дальше, на ходу надевая шубы и тяжело впечатывая в деревянный пол коридора ноги в меховых унтах, мчались Бондарь, Рапопорт, Огородничук, Снеговой и все остальные участники спектакля. И только потом, суетливо подпрыгивая, вытискивались из зала зрители. Я, очутившись в коридоре, с отчаянием посмотрел на свой новенький, всего несколько раз надеванный костюм, который специально привез для этого выступления. В обычную командировку я одевался проще. Но сегодня роль не позволила мне выйти на сцену в повседневном одеянии. Быстрее в соседнее крыло, там мы оставили вещи, а я к тому же ещё и шубу снял. Заперто… Бросился по коридору к вахтеру. Вахтера за барьером «санпропускного» закутка нет. Распахнул дверь ближайшей комнаты – тоже никого. Скосил глаза на новенький пиджак: придется тушить пожар так, в цивильном костюме. … У ступенек крыльца стояли несколько женщин. Они смотрели на горящее высокое здание. Это котельная. Крыша окутана дымом. Сквозь щели фронтона пробиваются языки пламени… Перескакивая ступеньки, бросился к пожару.
– Вы с ума сошли, – крикнула вдогонку одна из женщин. – Вы замерзнете!
– Там жарко, – бросил назад, не оглядываясь.
– Подождите, я вам комнату открою.
Я остановился. Пламя пожара, достающее крыльцо своим оранжевым отсветом, металось по лицам – в одной из женщин я узнал вахтёра общежития.
– Скорее…
– Успеете, – строго сказала вахтёр, оглядывая мои туфли и костюм. – Там уже есть кому тушить…
Как медленно открывает она застеклённую дверцу ящика, как долго ищет на гвоздиках нужный ключ и, не упускает случая продемонстрировать своё служебное усердие – напоминает о том, что дверь надо закрыть, и куда положить ключ.
– Да не торопитесь вы, – услышал я, когда уже в полушубке и унтах снова выскочил на улицу. Женщины по-прежнему стояли на крыльце и смотрели на горящее здание. – Уже не так сильно горит… И пожарная приехала.
Тут я и сам успел оценить ситуацию: пламени над крышей действительно уже не было. От горящей крыши котельной поднималось и плыло по запруженной людьми улицы белое облако. У котельной стояла красная машина. Брезентовый рукав, черной полосой перечеркнув торцовую стену, тянулся на крышу. Там брандспойтом орудовал Володя Графов и поливал перекрытия водой. Иван Машков, Бондарь, Огородничук сбрасывали дымящие доски вниз, где их подхватывали люди, наверное, подъехавшие пожарные, и перебрасывали в ближайший сугроб.
– Хорошенько утеплитель пролейте, утеплитель еще дымиться! – поддерживая каску на запрокинутой голове, советовал с земли бородатый пожарный.
– Осторожно, тут прогорело, не провалитесь на котёл!
– Эй, там, внизу! Доска горящая сорвалась! Рапопорт, проследи, чтоб пожара не наделала!
На высоте пяти метров время от времени появлялись, сбрасывая в снег обугленные и дымящиеся доски, Славка, Леша Графов, Володя Снеговой, Сашка Кондратенко… Сашке с его ростом под метр девяносто особенно трудно пролезать под стропилами крыши. На почтительно безопасном расстоянии от котельной стояли жители Сюльбана, несколько минут назад бывшие зрителями спектакля. Но и выскочив из зала, они оказались …зрителями другого представления, в котором опять первые роли играли приезжие артисты. Когда языки пламени над крышей заметно сникли, по толпе сквозняком прошелестел вздох облегчения. Кто-то даже крикнул радостно: «Затушили…»
Когда истошный крик, «горит котельная», снова прервал течение начавшегося спектакля и вымел всех из зрительного зала, жителей перехлестывали совершенно другие эмоции. Они, в большинстве своём, новички строительства, откровенно растерялись. Так было и в Звёздном, когда горел только что отстроенный клуб. Но сейчас ни Машкову, ни Бондарю, ни Графову не надо объяснять, как тушить пожар. А если «…горит котельная» – это уже беда не одного дома или нескольких семей. На посёлок, наспех сколоченный из многослойных щитов фанеры, не просто нахлынет волна холода – обрушится сибирское цунами невыносимых трескучих морозов. В этом конкретном случае означало – все – и маленькие дети, и женщины, и мужики – останутся без тепла! И как только им удалось опередить их, аборигенов, и до приезда пожарных умудрится первыми взобраться на горящую крышу?!
Но вот и это представление, хоть занавес не опущен, закончено…
– Сгорела только крыша. Котлы работают в нормальном режиме. И теплотрасса не пострадала…
– Пострадала или нет – утром узнаем…
– Гораздо быстрее. Если через двадцать минут дома начнут трещать, значит – пострадала.
– Как – трещать? Что, и дома могут загореться?
– При чем тут – загореться? Остывая на морозе, дерево начнёт сжиматься… То есть – потрескивать .Законы физики надо знать.
– Как вовремя они приехали, эти артисты!
– Молодцы, одним словом…
– Жаль, что так и не показали свой спектакль.
– Зато пожар затушили! Это поважнее спектакля…
– Второй раз прихожу – и опять ЧП. Прямо-таки заколдованное «Заседание…»А всё-таки интересно, чем там всё кончится…
Переговариваясь, зрители потихоньку стали расходиться по домам… – Э-э-э-ге, сюльбанчане! Вы куда? А спектакль?! – вдруг раздался голос откуда-то сверху, с пятиметровой высоты… Толпа, недоумевая, останавливается. Голос принадлежал Бондарю, бригадиру.
– Так вы уже два раза начинали, а кончить никак не можете! – бросил снизу с нарочитым недовольством какой-то озорник. Я улыбнулся: это хорошая примета, если в такую минуту кто-то сохраняет чувство юмора…
– А вы хотите?!
– Хотим! Хотим! – сразу отозвалось несколько голосов, преимущественно – женских …
– Тогда …заходьте в клуб! Антракт …на тушение пожара закончился…
– О-о-о!!!
– Мы, как только спустимся, так и …продолжим…– добавил второй голос из темноты. Я узнал балагура Ваню Машкова.
– Нет- нет. Вы уж лучше – всё с начала…
Над остановившейся толпой взметнулся возбужденный гул. Все пришли в движение. Толпа поспешила в здание, из которого вытекла полчаса назад.
– А ты куда, Куркулев? – послышался недовольный возглас.
– На спектакль! Сегодня, Максим Петрович не моя смена…
– А вот они, хотя и не их смена, а тушили! – менее ворчливо, но все-таки с оттенком неудовлетворения продолжил первый голос. Бородатый пожарный в робе ещё раз хмуро посмотрел на костюм выходного пожарника и вздохнул…
Я догнал своих ребят уже в коридоре, перед дверями, ведущими на сцену. Графов с изумлением рассматривал свой полушубок. На нем, словно жемчужинки, застыли капли воды, которую он рассеивал из брандспойта.
– Как теперь в таком виде появляться на сцене?
Он потянулся снять полушубок, чтобы смахнуть льдинки.
– Ни в коем случае, Старый! – остановил его Бондарь. – Именно в таком виде, долгожданный наш, ты и должен появиться перед публикой!
Еще через некоторое время поуспокоившийся зрители в третий раз принялись следить за появлением артистов на сцене. Они снова ругали таинственного Потапова, который опять опаздывал. Наконец, Графов появился в зале, благополучно миновав проход между рядами, вскочил на сцену.
– Здравствуйте, я Потапов, если кто не знает…
Теперь уже соседка мужика в белом полушубке (самого мужика на прежнем месте уже нет) объясняя своей приятельнице, в которой я узнал вахтершу общежития, зашептала…
– Вот это он… Он – сразу на крышу…
– Сразу начнем, или можно будет присесть? – переводя дух, спросил Потапов.
– Товарищ Потапов, – тотчас напустилась крановщица Мотрошилова- Макловская. – Вам во сколько было велено явиться?
– К 19 часам…
– А сейчас?
–20-00…
– Вот… А вы говорите – дисциплина, порядок, – с торжествующим жестом язвительно изрекла знатная крановщица, показывая на бригадира, шуба которого при свете софитов на сцене засияла начавшими оттаивать капельками – как только что принесенная из тайги новогодняя елка.
– Так я и пришел в 19-00… А тут …пожар…
Батарцев переглядывается с Соломахиным, Комков с Черниковым: по пьесе у Потапова такой реплики нет!
– Ну и что же вы, – смягчаясь, предполагает Соломахин.
–Пришлось тушить, Лев Алексеевич!
Но тут и зрители начинают понимать, что нерв событий последнего часа, не мог остаться неосмысленным участниками спектакля. Здесь, в Сюльбане, жизнь продемонстрировала такие неожиданные драматические повороты, на которые сам драматург не решился бы. Но произошёл тот самый случай, когда действительность оказалась изощрённее и драматичнее выдуманного сюжета. И пусть простит нас здравствующий драматург, что пришлось в текст его замечательной пьесы вставить несколько дополнительных реплик… – против этой импровизации, уверен, и наш режиссёр Анатолий Байков ничего бы не возражал.
После некоторого оцепенения, зал приходит в себя: занимаются отдельные хлопки. Сначала редкие, как проблеск первой догадки. Потом уже причину явления начинают понимать остальные – хлопки раздаются всё сильней, всё благодарнее. И вот уже шквал аплодисментов проносится по залу… Зрители встают – аплодисменты перерастают в овацию. Она длится минуту, другую, благодарная, теплая. Я с беспокойством посматриваю на ребят: не выбьет нас этот зрительский аванс из творческого настроя? Овация, кажется, если и должна была случиться – только в конце спектакля. Но она происходит в начале…
Наконец, зрители затихают, опускаются на свои места. Мы продолжаем театральное действие – теперь уже строго по Гельману… Но взвинченный вечерним событием зал, чутко реагирует на все перипетии, возникающие по ходу спектакля, отзывается дружными аплодисментами. А в конце всего представления снова выплескивает все свои эмоции и переживания долгой овацией. Переполненный зал благодарит нас не только за спектакль (который получился без сучка и задоринки). В этих яростных рукоплесканиях – благодарность за тепло, которое отстояли для поселка их близкие друзья, простые артисты народного театра Байкова и обыкновенные ребята, которые ведут укладку в нескольких десятках километрах от Сюльбана …Они не уйдут с пути, пока не достигнут намеченной цели. Не только потому, что существуют целевые задачи года, десятилетия. Ещё потому, что есть у нас режиссёр, который успел написать перед смертью: «Никому не сойти досрочно»…
Я уже вижу, как материал о представлении в Сюльбане будет выглядеть на газетной полосе, но когда принесу этот материал в редакцию, его первой прочтет редакционная машинистка Людочка и скажет – мне опять повезло: такие ситуации всю жизнь будешь выдумывать – не выдумаешь…
Добавить комментарий