Последние минуты перед подъемом не спишь, ждешь, когда шевельнётся бригадир. Утреннюю тишину разбудит скрип панцирной сетки его кровати, и хрипловатая фраза: «Подъём, орлы» – известит об очередном рабочем дне… Но пока не скрипит бригадирская кровать, вспомню день прошедший – в эти минуты хорошо думается…
Таргиз… Третий месяц живём в небольшом посёлке с этим необычным именем. Первое время, привыкая к слову, как только ни склоняли название! И Кагиз, и Детгиз, и даже заковыристый Учпедгиз нам казался созвучнее неуклюжего Таргиза. Когда–то в этих местах были сталинские лагеря. В самом поселке и вокруг него сосны высокие, медноствольные. Они и сейчас возвышаются над всеми строениями, как сторожевые вышки. А утренние звёзды тут просто удивительные. Они почти не сверкают острыми, как голубые колючки, лучами. Они замёрзли и висят удлинёнными каплями. А как оглушительно под валенками, подшитыми транспортёрной лентой, скрипит снег! Этой музыкой мы будим собак на пустынных улицах посёлка, когда идём в леспромхозовскую столовую, затем своим ходом добираемся до выходной стрелки. …
В здании бывшей школы, которое на период командировки стало нашим домом, живут ещё две бригады – каждая в своём классе. За стеной спят ягудинцы – бригада, костяк которой составляют бойцы Литовской делегации отряда 17 съезда ВЛКСМ. В нашей бригаде тоже есть посланцы ударного отряда. И ещё нас объединяет одна на два класса печка. Её почему-то топим только мы. Поскольку топим мы, то и дрова заготавливать для печки приходится тоже нам…
Три дня назад была получка… Несколько вечеров общежитие гудело, как улей в пору цветения деревьев. Тихо было только в нашем классе… В этой связи вчера после работы к нам заглянул удивлённый Кучерявкин, бригадир одной из путейских бригад. Выдвинули его в руководители в первый год БАМа, как самого старшего из бойцов отряда 17 съезда комсомола. Тогда всех бойцов бросили на просеку. Игорь рвал цепи на бензопилах и ломал топорища – он спал и видел стенд показателей, где на первой строчке фамилия Кучерявкин стоит выше других фамилий. Но почему-то на первое место постоянно выходили бригады Зураба Каличавы, Виктора Лакомова, Николая Андреева… Впрочем, кучерявкинцы всё же однажды вышли на третье место, и в одном из докладов начальник СМП-266 Р. Г. Миллер назвал бригаду в числе лучших… Игорь несколько дней ходил с высоко поднятой головой. А когда я в репортаже с ударного перегона, опубликованном в газете, процитировал слова начальника, он так растрогался, что пригласил меня в гости и даже собственноручно написал домашний адрес… Я собрался было зайти, но вчитавшись, понял, что придётся…ехать. И ехать далеко – до дома Игоря более пяти тысяч вёрст – живет он аж в Осетии…
Вскоре в районной газете вновь упомянули Кучерявкина. Газета опубликовала стихи лесоруба Евг. Сазонова (людоведа и человеколюба, героя 16-й страницы “Литературной газеты”), который вдохновился на поэтическое творчество именно в этой бригаде. Публикацию трёх стихотворений (из которых два были позаимствованы у Семёна Кирсанова, и только одно – оригинальное – сазоновское) предварял рассказ о необыкновенно дружной бригаде, в котором ему, Евг. Сазонову, улыбнулось счастье работать лесорубом…
Весь посёлок похохатывал, передавая газету из рук в руки. Кучерявкин поначалу растерялся: лесоруб Сазонов в его бригаде не числится. Когда бригадиру растолковали о некоторых особенностях литературного творчества, он энергично попытался выяснить, кто же из товарищей скрылся за псевдонимом… Тем более, что не проходило дня, чтобы кто-нибудь не попытался выяснить подробности, вдохновившие бригадного поэта на создание литературных шедевров. На лице Кучерявкина исчезла последняя складка, которая была бы озабочена фактом существования в бригаде неизвестного стихотворца. Теперь всё – и глаза, и щёки, и даже нос – светилось осознанным чувством гордости за свою причастность к появлению литературного родника… Правда, здесь, в Таргизе, лицо бригадира потеряло былое величие. Даже мельком взглянув на него, мы почувствовали, что сейчас в организме Кучерявкина протекают только сугубо физиологические процессы.
Мы отдыхали – кто читал, кто слушал концерт по заявкам – как раз передавали песню, в которой соловьём заливался Лев Лещенко.
Игорь Николаевич окинув оценивающим взглядом комнату, ринулся к столу. На нём лежало несколько газет и журналов и стояла бутылка из-под шампанского. Кучерявкин потянулся к бутылке, поднял её, поднёс к глазам. Потревоженные монетки звякнули о стекло. Кучерявкин разочарованно чертыхнулся…
– Осторожно, – предупредил, не отрываясь от журнала, Графов. – Как гостю первое крепкое слово наша копилка прощает. За второе потребует на общих основаниях двадцать копеек. Это минимальная такса…
Кучерявкин повернулся к подавшему голос Графову.
– Дай пятёрку …до получки…
Володя, отмахнувшись, будто его укусил комар, продолжал читать роль. Кучерявкин наклонился к Снеговому, тот тоже энергично закачал головой… Кучерявкин двинулся ко мне.
Лихорадочно блестевшие глаза, ароматное дыхание Игоря ещё с первых его шагов отбили всякое желание становиться его кредитором… Я вздохнул. Хоть и хороший ты, Кучерявкин, человек, но слабовольный… Вслух же сказал:
– Извини, Игорь Николаевич, не могу…
– Как земляка прошу! – дрожащим голосом повторил проситель.
– Вот как земляку и отвечаю – не дам…
– Я же не для себя – для бригады …
На лице Кучеряшкина отразилась отчаянная страдальческая мина:
– Послушай – не я один – вся бригада …будем …пить!
– И слушать не хочу… Наслушались за эти вечера вас, соловьёв…
И тут до слуха Кучерявкина, потерявшего было всякую надежду, донеслась соловьиная песня из транзистора. Он её не только уловил – мгновенно осмыслил и даже в глубине души подхватил знаменитый припев:
– Впереди у жизни только даль – полная больших надежд дорога…
И – о, великая сила искусства! Дуэт Лещенко и Кучерявкина возымел действие – бригадир воспрянул духом.
– Нам только до получки. Отдам, честное слово – отдам…
– Нет. Было б для дела… А так… Шёл бы ты спать, Игорь Николаевич!
– Ты куда меня посылаешь? А ещё корреспондент! Так… Ко мне теперь не подходи, понял? И бригаду мою не смей фотографировать! А когда и ты что-нибудь попросишь – не обижайся – не получишь! И на Северный Кавказ не приезжай…
Под градом крупногабаритных угроз я почти дрогнул и даже стал посматривать на тумбочку, в которой покоилась получка. Но тут из своего угла подал голос Кеша.
–И-и-из полей доносится «налей…»
Я оглянулся. Снеговой, прислонив ухо к транзистору, старательно пытался петь со знаменитым певцом в унисон. Кучерявкин дернулся и замолчал. Затем вскочил, ринулся в противоположную от выхода сторону. Мы переглянулись, и, вежливо поправив человека, указали правильное направление. Подумали об одном и том же: не будь у нас театральной ориентации, мы не сильно бы отличались от Кучерявкина и его бригады.
…В один из морозных дней получили письмо из Звёздного, от Байкова…
Показалось – даже воздух потеплел… Оказывается, здесь, в Таргизе, мы успели соскучиться по театру, почувствовать, что дело, задуманное режиссёром – это и наше дело. Выходит, самый трудный период заканчивается? А начался он после третьего спектакля «Молодой гвардии», ещё весной, на путях в районе ручья Бардигон –это километрах десяти от станции Ния. К тому времени все желающие успели испытать, что такое народный театр, пережили все волнения, связанные с первым появлением на сцене. И даже выслушали немало комплиментов по поводу самого выхода на сцену. Впрочем, режиссёр быстренько спустил нас из приятного закулисья на твёрдую сцену. Оказалось, наши первые достижения – это лишь пролог большой работы. Её мы должны были выполнять после рабочего дня, отрывая время от отдыха, семьи, попутно искореняя некоторые вредные для развития личности привычки. Последнее занятие оказалось самым трудным делом…
Жили мы тогда в вагончике на трассе, в посёлок приезжали только на выходные. Байков у нас бывал наездами – репетиции «Заседания парткома» мы продолжали прямо на трассе. Однажды, заглянув после ужина столовую, он с досадой бросил…
– Опять в карты режетесь?!
Бондарь, бросил карты на стол, заморгал глазами.
– Ничего не вижу в этом плохого…
Оправдываясь за непозволительное с точки зрения режиссёра времяпровождение, Рапопорт шумно вздохнул:
– Мы же не на деньги…
Байков поморщился – зло не в деньгах – в самих картах, которые крадут свободное время… Не стал заострять внимание и на звуке, вырвавшемся в последней фразе – сейчас не репетиция, чтобы работать над культурой речи. Сколько раз после этого «цыканья» он останавливал сцену! Свистящий вдох смазывал всё впечатление от фразы, сыгранного эпизода, невольно расхолаживал внимание зрителей. Да и мы, партнёры, потом почти не вслушивались в слова – ждали, когда же Рапопорт снова …засипит… Некоторое время актёр следил за собой, но потом концентрация …заканчивалась, и досадный звук вновь прорывался… Саня тут же охал, хлопал глазами, извинялся, виновато улыбался… Но когда он начинал героическую борьбу с «цыканием», возникала другая крайность – текст мы едва различали. Слова произносились неуверенно и невнятно.
– Громче, четче выговаривай слова! – подхлестывал режиссёр, пытаясь вывести актёра из угла, в которыё он сам загнал себя. Саня спуртовал …секунд на двадцать, затем снова впадал в вялость…
– Веди партком, секретарь, – гремел Байков. – Не спи! Будь хозяином происходящего! Работай над собой! Если ты не возьмёшь себя в руки, не перестанешь цыкать, спектакля не будет…
– Ещё раз с диалога Любавин – Айзатулин…
Хорошо, что хоть один диалог вырисовывается! Байков, хватаясь за него, пытается разогнать остальных исполнителей, но тут выясняется новая напасть: Бондарь совсем слов не знает. Не успел выучить – за картами некогда было! Байков уже не останавливает сцену. Секретарь парткома – тот хоть слова свои знает, а …управляющий трестом Батарцев шпарит текст по бумажке. Разве может себе такое управляющий …текстом? Байков сидит хмурый, готовый взорваться.
– Батарцева будем заменять…
Режиссёр говорит тихо, с каким-то внутренним разочарованием. После репетиции сразу уходит спать. А бригадир возвращается на кухню и … прерванная приездом режиссера партия в преферанс продолжается …
Перед сном шелестим газетами. Прерывает молчание Тюрин:
– Не могу понять Сашу … Как он может смотреть спектакль из зала, когда вся бригада будет на сцене? Я со стыда бы сгорел…
Но в день премьеры в зале «Таёжника» пожароопасного зрителя не оказалось. Не было его и в посёлке. В день премьеры Бондарь остался на трассе сторожить вагончики… В бригадном спектакле не участвовал только бригадир. В роли Батарцева вышел на сцену сам режиссёр…
Но, как оказалось, простым отлучением от роли искоренить некоторые укоренившиеся привычки невозможно. Стоило Байкову уехать в отпуск, как азартные игры возобновились. Причём, карты так засасывали игроков, что ночи им уже не хватало. Зато в обеденный перерыв они устраивали репетицию ночного сна, даже не заглянув в столовую. А после рабочего дня, едва наступал вечер, они снова раскидывали колоду. Мы просыпались от вскрика: «Э–э–э, карте место!» Это Бондарь узаконивал неудачный ход партнёра.
– Мамонты вы…– ворчали мы, – когда только угомонитесь…
И, ворочаясь, засыпали. Но минут через двадцать снова вскакивали – на этот раз нас будило ликование бригадира по поводу выигранной партии… Я долго не мог уснуть – обдумывал меры воздействия на игроков… На завтрак появился, кажется, самым последним – дорисовывал карикатуру на картёжников… И захватил отголоски спора…
– Бондарь, картам не место на трассе! – запальчиво, резко говорил Ваня Машков.
– Как играли, так и будем играть! – петушился Бондарь. Его заедало: таким тоном с бригадиром никто ещё не говорил…
– Нет, не будете!
– Ещё как – будем: должны же мы надрать механизаторов, – Бондарь попытался свести разговор в шутку. Посмеиваясь, посмотрел на листок, который я положил на край стола.
– Это Рапопорт… Это Юра Иванов, это Боб, – шумно угадывал он на шарже партнёров. Себя на карикатуре, наверное, не узнал – дальнейшие комментарии не последовали…
– Или я, или карты, – поднялся из-за Машков…
Бондарь молча взял листок со стола, проколол его к доске объявлений, и наигранной бодростью зашагал к выходу…
Машков двинулся в другом направлении. Снял висящий на стене рюкзак, собрал свои вещи и вышел на дорогу…
Не объявился он в бригаде и на следующий день. Кто–то сообщил, что Ивана видели в отделе главного механика.
– Ванька – классный сварщик… В ОГМе его оторвут с руками и ногами…
– Это предательство… Уйти тогда, когда бригаде позарез нужны люди!
– Да, нужны… Но не картёжники – путейцы!… Вы поймите, Ванька ушёл, чтобы сохранить бригаду. У бригады стало появляться своё лицо. Но стоило Байкову отлучиться, как …под руководством бригадира и парторга мы стали … это лицо терять.
– И всё равно Машков не прав…
– Ванька остывает быстро. Вернётся.
– Но не в этом случае… Я видел его, уговаривал… Он: «Что я пацан и пришёл в бригаду в карты резаться?!»
– Если кто и не прав, так это ты, Саша… Тебе нужно сделать шаг навстречу Машкову. И даже – извиниться…
Бондарь весь вечер промолчал. Спать легли рано, следующий рабочий день почти не общались – обменивались только технологическими репликами. Закончили работу рано, быстро собрались, и всё, кроме дежурного, уехали в Звёздный на выходной. Но в воскресенье утром подали думпкары. Я до обеда выглядывал на улицу – кого–то должны отозвать из выходного на выгрузку балласта. Зашел домой к Огородничуку …
– Отдыхай, Фёдор Палыч, – успокоил меня Огородничук. – На трассу уже уехали…
– Кто?
– Бондарь и Машков…
О чём в тот выходной говорили Машков и Бондарь, мы не допытывались. Всем было понятно: не было б того, машковского, демарша, не случился б и бригадный спектакль. И такой бригады, какой она стала впоследствии, тоже бы не произошло… Но после воскресных думпкаров Бондарь репетировал уже без шпаргалки. Заметно подтянулся к роли и Рапопорт. Летом на театральную лабораторию, которая состоялась в Братске, режиссёр вывез «Заседание парткома. Во вступительном слове Байков рассказал, почему после выступления в Звёздном МХАТа, после выхода художественного фильма «Премия» с Леоновым и Янковским, мы всё–таки взялись за А. Гельмана.
И покатились слова, жесты, реплики, монологи… Удивил (и обрадовал) Потапов (Графов)… В диалоге с Айзатуллиным он должен оттолкнуться от слов последнего. А я, исполнитель этой роли, нужную фразу проглотил…Потапов нашёлся:
– Вы можете спросить: «Почему это по управлению не вышло, а по тресту – вышло?» А очень просто…» А после реплики Володи Снегового (Комкова): «Никогда не поверю, чтобы бригада весь трест обсчитала»… – зал дружно рассмеялся, а мы почувствовали – нам верят. Верят, что есть на БАМе такой бригадир Комков, что Потапов докажет парткому – надо отказываться от премии, сообща улучшить работу на стройплощадке, иначе потеряем нечто более важное…
В конце выждали паузу, с поклоном не торопились, ждали реакцию зала. А зрители напряжённо думали, ждали, что будет дальше. И только когда члены парткома стали расходиться, зал очнулся, разразился аплодисментами… и долго не отпускал, вызывая на «бис». Я видел, как устали Бондарь, Рапопорт. А вот Графов сиял, будто и не было напряженного сражения на парткоме…
– Я работаю на стройке, – сказала женщина лет сорока…– Ситуации, замеченные драматургом, мне более чем знакомы. Скажу, что спектакли по Гельману я дважды пыталась посмотреть в столичных театрах. И оба раза уходила, не досмотрев до конца – не верила столичным «строителям». А ваши ребята меня захватили с первой сцены. Спектакль задел за живое. Исполнители говорят языком стройки. И всё действие пропитано духом стройки. От души благодарю за эту работу и поздравляю вас…
На той весенней лаборатории главными ценителями и судьями выступали самые привередливые зрители – участниками таких же, как наш, коллективов. Профессиональные критики из Москвы высказывали свои замечания через режиссёров. Нас вдвойне вдохновило то обстоятельство, что их впечатления удивительно совпадали с мнением, которое высказали участники народных театров… После такой «обкатки» мы почувствовали новый прилив сил.
Но Таргиз, разделив театр на две части, заметно снизил наш творческий потенциал… Вынужденно пропускали репетиции и ребята из других бригад.
Но маленькие чудеса всё–таки случаются… Может потому, что в Звёздный, в круговерть сибирских строек, улыбнувшихся стране окнами нового Дворца культуры , в один из таких вечеров пришла «Утиная охота»…
– Несколько дней назад я думал, какая неблагодарная наша работа. А сегодня я счастлив…
Был Байков в редком для последних дней расположении духа: только что артисты народного театра из Ангарска показали спектакль «Утиная охота». Не просто показали – впервые на родине драматурга постановку по пьесе Александра Вампилова осуществили артисты и режиссёр народного театра. И сразу после премьеры в своём городском Дворце культуры привезли спектакль к друзьям – в наш Звёздный…
– Да, я, ваш коллега, счастлив. Счастлив от того, что ощущаю, какое важное дело мы делаем: дарим человеческой душе праздник, – продолжал Байков. – Искренность главных героев поражает. И самоотдача Петра Мутина и Людмилы Зиновьевой – поражает. Их поцелуй (для самодеятельности событие неординарное) заставил трепетать – настолько органично он вписывается в сцену… Я ощутил и пьяный угар героя, и ту неуловимую перемену в действии – вот она тонкая ткань драматургии – когда пьяный угар проходит. Пелена спадает с глаз Зилова, и он начинает действовать. …И нам надо …действовать.
Что тогда имел в виду Байков под словом «действовать»? Ставить здесь, в новом ДК «Таёжник», в самой высшей точке посёлка, новые спектакли? Или искать иные сценические площадки вне Звёздного?
Немыслимый огонь человеческих сердец, порождающий рекорды на лесосеке, насыпи, мостах, укладке, приводил человеческую сообщность, объединённую в поселке под названием Звёздный в производственные коллективы, к своеобразному самосожжению… Работа на ударном перегоне, позволившая первому на всей магистрали поезду досрочно прийти в Звёздный, приносила и другие плоды. Уже не только жилые дома, дворец культуры, производственные ангары – всё, что можно, строители знаменитого треста отстроили. На какой–то день–другой «Ангарстрой» превратился в «Сарайстрой». Но захудалые сараи не спасли положения – фронт работы иссякал. Приезжающих на стройку академиков АН СССР, творческие коллективы – ансамбли, концертные бригады, театральные труппы,– встречали уже в новом «Таёжнике». Этот просторный двухэтажный Дворец культуры, срубленный на самой верхней из нарезанных на склоне сопки полок, возвышался над остальными строениями, как царский трон в зале торжественных приёмов. Но его самый главный зал не заполнялся, как старый «Таёжник» – здесь было как-то пустынно и от этого – неуютно. Артисты уезжали в глубоком недоумении. И случайно слетевший вопрос одного из академиков: «Какие у посёлка перспективы?» – вызвал в зале неоднозначную реакцию…
– Ответ на этот вопрос мы хотели бы получить от вас…– резко, почти раздражённо ответил парторг Звёздного Иван Громенко …
Творческие люди в перспективах посёлка разбирались хуже, но и они возвращались разочарованными: гастроли по БАМу собирают на представление чуть больше половины зала… Увы, потенциальные поклонники в этот момент были далеко от Звёздного – сушили верхнюю одежду в 200 – 300 километрах – на станциях и разъездах вторых путей железной дороги Тайшет – Лена. Для того, чтобы успешно продолжалась стройка века, мощностей построенных дорог не хватало. Пришлось строителям самим удваивать эти мощности…
Посёлок обезлюдел…
Но если зрители не идут, значит, артисты должны придти к зрителям! Ай, да Байков: ему не только пришла хорошая мысль воспользоваться нынешним географическим положением бригады – от Таргиза до Гидростроителя – рукой подать… Как ему удалось убедить руководство треста включить в повестку дня заседания партийно-хозяйственного актива спектакль народного театра – не знаю. Анатолий Сергеевич сообщал, что наше «Заседание парткома» начнется сразу после принятия социалистических обязательств на новый 1978 год! В этом же письме содержалась программа действий – план подготовки к выступлению был расписан на двух тетрадных листах. Байков подчёркивал, что «Заседанием парткома» мы должны вызвать партийно-хозяйственный актив на откровенный разговор. Теперь вечерами мы готовились к спектаклю. Накануне выступления встретили делегацию из Звёздного во главе с режиссёром. Репетицию провели на одном дыхании прямо в общежитии и на следующий день к назначенному часу прибыли в контору треста. Но, оказалось, приехали рано – обсуждение итогов года в тресте затянулось. И когда парторг «Ангарстроя», вышколенный до мозга костей чиновник, закрывая совещание, объявил: «Через десять минут будет дан концерт художественной самодеятельности из Звёздного – нам продемонстрируют «Заседание парткома», – мы почувствовали, что в этот вечер перегруженные активисты обременять себя самодеятельными мероприятиями не будут. И действительно – зал стремительно опустел. Спешно покидая совещание, люди роптали: «Какой ещё «концерт–заседание»? Хватит нам одного заседания…» Вопрос, о том, почему мы, строители БАМа, ходим по «Ангарстрою» с протянутой рукой: «Дайте работу… Загрузите нас хотя бы на вторых путях», – повис в воздухе…
Но второе «Заседание …» всё же состоялось. Спектакль мы поставили в таргизском клубе – в этом поселке кроме домов железнодорожников располагался жилищно–производственный комплекс леспромхоза. Вот для жителей Таргиза наш спектакль действительно был «концертом художественной самодеятельности» – тема начала и продолжения строительства здесь не стояла…
…Из пустого коридора донеслись чьи-то шаги. Дверь скрипнула. В ярком дверном проеме мелькнула коренастая фигура – ну, конечно, мы узнали – это Уласик, наш старший прораб. Он чуть прикрыл дверь, огляделся.
– Спите?
– Уже поднимаемся, Палыч, включайте свет.
Брызнули нестерпимым светом все четыре лампочки, в утренние часы, в отличие от вечерних, напряжение в сети самое оптимальное… Разом заскрипели все сетки. Прораб кашлянул, произнес негромко – будто вслух подумал.
– У вас, как в армии, подъём. А к ягудинцам зашёл – никто даже голову не поднял…
Бондарь, одеваясь, озабочено посмотрел на прораба – его появление в этот час обычно означало, что бригаду ждут незапланированные работы.
– Какие, Валерий Павлович, на сегодня вводные будут?
– Никаких – продолжаем нитку развития станции.
Уласик замолчал, наблюдая, как мы одеваемся. Я уловил его взгляд – он мне показался озабоченным…
– Значит так… Пилюгин, собирайся в Звёздный. Выехать ты должен сегодня.
Бондарь нахмурился. Накануне вечером мы решили участвовать в новогоднем КВНе, даже подготовили часть домашнего задания. Мой неожиданный отъезд подрывал интересы команды.
– У нас каждый человек сейчас на учёте…
– Позвонил начальник поезда, сказал, чтобы Пилюгин срочно прибыл в Звёздный. Вот я передаю.
По лицу Уласика блуждала хитроватая улыбка. Впрочем, неулыбающимся он бывает редко. Он улыбается, даже когда делает …разбор полётов… По степени улыбчивости шефа всегда можно определить оттенки его настроения. Сегодня он на редкость добродушен…
– В Звездном оформляешь документы и на всемирную конференцию в …Гаагу…
– Куда ему, в …куда? – ахнули ребята.
– Подготовишь – возвращаешься в Братск – ты из Звездного, я отсюда. Там встречаемся. И вместе летим дальше.
– Куда, куда?
Парни, переглядываясь, рты раскрыли. Уласик, глазом не моргнув, продолжает.
– В Москве получаем инструкции, снова пересаживаемся и летим дальше.
– Куда?
– Вот закудахтали. Сказал же – в Гаагу…
Бондарь подошел к Уласику вплотную, вопрос задал вполголоса.
– Почему именно его?
– Ну, об этом начальство спрашивай, – продолжая загадочно улыбаться и не сводя с меня глаз, ответил прораб. – Так что в 11 часов ты должен уже ехать на поезде в Звёздный.
– Лапшу на уши, Палыч вешает, а вы слушаете, – подал голос из своего угла Кеша. Ванька, окончательно поверивший было в сказанное, отмахнулся.
– Иди ты, Палыч… Документы, быстро… Да за границу, если хотите знать, заранее готовятся, месяца за три, а вы – «быстро»…
– А может и правда: им нужен с БАМа человек, – вслух подумал Слава Огородничук… – А если нужен – вмиг все сделают.
Уласик по-прежнему спокойно стоял у стола, наблюдая, как бригада собирается на работу. Бондарь повернулся ко мне.
– Первый раз вижу, что Палыч никуда не спешит. Обычно – прибежит: «Давай туда, делай то и то. Тогда-то забабахиваем думпкары» И … все – побежал дальше. А тут целых десять минут стоит спокойно, никуда не торопится. Значит – всё правда… Может, не в Гаагу, но за границу – точно… Когда Палыч шутит – я вижу сразу.
А Уласик тем временем ещё и кошелек достал, зачем-то деньги стал пересчитывать… И от того, что сегодня он никуда не спешит, нам как-то не по себе становится.
– А на билет до Гааги хватит? – осторожно спрашивает Слава.
– Деньги на билеты нам в Москве выдадут. А это я Рапопорту членские взносы плачу…Он же не только у вас в тресте 101, здесь, на участке, тоже партийными делами ворочает…
– Ну да… А то в Гааге спросят: а партийные взносы за ноябрь заплатили?!
Уласик на эту колкость не ответил. Уплатив членские взносы и расписавшись в ведомости, он вышел в коридор.
– Зайдешь к моей, объяснишь, когда мы выезжаем – письмо уже некогда писать, так расскажешь… А на «Лене» сразу выходи к камере хранения – там стоят мехколонновские машины – людей с поезда встречают. Если машин не будет, добирайся до станции «Лена – Восточная». Там, может, попадешь на грузовой поезд. Не получится – выходи прямо на мост, лови попутку…
Слава вздохнул. Мне он немного завидует. Не тому, что еду за границу. Тому, что уже завтра буду в Звёздном.
Из общежития я уже не спешу – надо собираться в поездку. Ребята, окончательно поверившие в Гаагу, уходя, наказывают:
– Передай наше «Нет» нейтронной бомбе…
– Скажи, что строители БАМ против гонки вооружений.
– Если надо какие-то документы, протоколы собраний – сам составь.
– Театральному – огромный привет. И особенно Байкову.
И вдруг меня осеняет догадка. Гаага – это ничто иное, как отголоски …серебряного звена на Ние:
«Не нужна мне твоя газета». «Как так: не нужна?! Всё время была нужна. Ладно – не нужна сегодня. Значит, «забабахивать» придется завтра»… «И завтра – не нужна! Пусть меня наказывают, пусть выносят выговоры! Я знаю одно: дело и ещё раз дело. А вышел работать – работай без фотоаппарата и выкрутасов!»
Вот, все последующие месяцы я и пытался работать «…без фотоаппарата и выкрутасов». Правда, не всё получалось. Хотя, должен отметить, мой старший прораб с некоторых пор как бы не замечает, что на работу я иду с кофром – делает вид, что у меня, как у всех – тормозок с молоком и бутербродами. Но сегодня настало то завтра, о котором мы спорили на празднике бригады Лакомова. Конечно же, он, мой ненаглядный Валерий Павлович, не мог сказать: «Бери свои фотоаппараты, езжай обновлять поездную наглядную агитацию…» Сегодняшний утренний разговор потребовал особой смысловой траектории – через мирную конференцию… Что ж, прораб – он тоже человек со своими слабостями. А теперь, прижатый начальством к стенке, уходит …огородами …к Котовскому. Да, спасительная Гаага очень даже вовремя объявилась. Во всяком случае, одной конфронтации мирная конференция конец уже положила…
Поезд на разъезде, который находится на расстоянии 167 километров от Тайшета, стоит минуту. Занимаю в плацкартном вагоне любимую нижнюю боковушку, открываю дневник – теперь под стук вагонных колёс можно обдумать последние события…
Бригада Бондаря, в которую я перешёл из бригады Лакомова, в эти декабрьские дни за весь световой день с большим трудом одолевает 100 метров – всего четыре звена! – верхнего строения пути… По хорошему, поднимать этот 13 километровый участок целесообразнее было … летом. Нам понадобилось бы от силы – две-три недели. Но до лета надо ещё дожить. То есть – остаться трудоспособным коллективом. Вот на путях, в которые при минус 30 и ниже засыпаем влажный балласт и …наперегонки с морозом мы и самосохраняемся. Первые ящики, не схваченные холодом, мы проскакиваем, как реактивные. Постепенно движение замедляется. Суровая зима превращает балласт в …бетон. Чуть легче работы по развитию станции. В последние дни нас постоянно «занаряживают» на 300 метров подъездных путей. Это значит, мы должны, где вручную, где с помощью техники переместить на это расстояние рельсы, шпалы, накладки, подкладки… Тут даже наши самые выносливые и жилистые – Граф-старший и Володя Снеговой – признавались поначалу – трудно…. Как-то утром едва поднялся: что-то закололо в боку. Но принялись растаскивать шпалы и сразу …полегчало. Воистину – клин клином выбивают. И тут, не рассчитав движение, я опустил шпалу прямо на валенок Володи Снегового. И тотчас услышал:
– Федя, ты не прав…
Я, конечно же, извинился, и с помощью лапы помог освободить валенок из-под шпалы… С ногой, слава Богу, ничего не случилось, и мы продолжали работать … под музыкальное сопровождение Графова-старшего. Впрочем, певец из Володи никудышный – природа с ним обошлась невежливо по части музыкальных способностей. Но песни любит – самое сокровенное, своё, берёт… словами.
Но с матом сливается песня –
Ребята разносят шпалы.
И шепчет кому-то Кеша:
«Тудыт твою растуды…»
Насчёт мата – это он для образности и общего впечатления. Снеговой по части крепких выражений – человек совершенно неперспективный для бригадной штрафной бутылочки, которая с человека взимает двадцать копеек за каждое непечатное словцо… После шпал опять принимаемся за смерзшийся балласт. В какой то момент, загнав лопату в щебёнку, и сделав усилие, чтобы поднять груз, вдруг обнаружил, что в тот же ящик воткнулся савок другой лопаты… Оглянулся посмотреть, кто это пришёл на помощь? Но никого не увидел. Очнувшись, понял – это же мой … инструмент, которым предыдущую порцию балласта я выдернул на …автопилоте!
На смёрзшейся щебёнке рвём домкраты и …подошвы валенок. По части рабочей обуви выручает местный житель дядя Коля Голубцов. Правда, нам успели шепнуть, что он вовсе не местный – приезжий. И живёт здесь не по своей воле. В 1948 году на Волго–Донском канале в тумане протаранил самоходную баржу с зерном… Тогда валенки он не умел подшивать – был капитаном теплохода… Так и уехал в Сибирь, не узнав, когда подняли потопленную им баржу. Зато сейчас знает точно: и метра без его помощи мы поднять не сможем. Для подшивки он использует особый материал – транспортёрную ленту. Благодаря этому основанию валенки держатся на 5-6 дней дольше. Сама лента служила бы ещё, но протираются нитки, которые держат подошву. Каждую подшитую пару дядя Коля Голубцов выдаёт с чувством собственного достоинства – как принц хрустальную туфельку Золушке… Помимо оплаты за труд, мы вынуждены поставлять жидкую валюту – без премиальных сотрудничать с бригадой он не соглашается из принципа…
Морозы трещат за тридцать…
Граф-младший принялся умываться снегом – обморозил лицо. Альвидас, один из прикреплённых к нам на усиление ягудинцев, съёжился при виде снежных процедур, махнул рукой и борзо побежал к вагончику другой бригады. Там не только грелся – попутно «жарился» в карты до тех пор, пока мороз немного отпускал. Бригадир против согревательных процедур не возражал, но после обеда объявил, что от «усиления» отказывается…
Хотя мы и упирались через «не могу», одолеть больше четырёх звеньев за световой день были не в силах… Уматывались так, что к концу смены никто не только рукой, языком пошевелить, чтобы сказать о том, что работаем вполсилы, не мог…
Но можно было бы пережить и эту напасть – была бы под Тайшетом производственная загрузка оправданной… И материалов – шпал, рельсов, стрелочных переводов, крепёжного материала – не хватало и там.
А в это же время по БАМу, не задерживаясь на станции Таюра, на восток шли составы со стройматериалами, металлическими и железобетонными конструкциями, рефрижераторы с продуктами питания. На берегах речек, в таёжной глубинке закладывались новые поселки и станции, в которых требовались лесорубы, плотники, бетонщики. Приступили к обустройству своих пионерных посёлков тоннелестроители…
… Скоро наступила четвёртая магистральная весна. Автомобильные дороги только до восхода солнца чернели среди потемневших снежных обочин. Под лучами наступившего дня они загорались ослепительным серебристым светом, колыхались под колёсами проезжающих машин беспокойными волнами… Их очень хорошо было видно из окон нового «Таёжника»…Только нам было нехорошо при виде работающей дороги. Вот там, на трассе, где–то не хватает рабочих рук. А мы всё долбим смёрзшийся балласт в Тагизе…
Разговоры о неперспективности посёлка уже давно перехлестнули его пределы. На производственном собрании третьего прорабского участка прораб Трайнин объявил: «Ищите работу сами. Найдете – удерживать не буду: сразу дам перевод»…
И начались поиски – бригада снарядила первых парламентёров на восток.
– За горами, за Байкалом, на равнине, среди кедрачей, новый посёлок строится – всё как в Звёздном в 74–ом…… – рассказывали бригадные разведчики взахлёб – настолько сильными оказались новые впечатления…– И отряд съезда комсомола будет здесь работать. Начальник, Яненко – классный мужик. А главный инженер, молодой, с бородкой, чем–то напоминает Витальку Корхова…
В один из весенних апрельских дней в центре Звёздного остановилась вахтовая машина с бурятскими номерами… Десятка полтора молодых людей, забросив в будку рюкзаки и сумки, кто стал, кто притулился к бамперу, опустился на корточки перед капотом вахтовой машины.
– Давай, Сергеич к нам, фото «Прощанье со Звездным» – на фоне нового «Таёжника»!
Худощавый паренёк отпрянул в сторону:
– Минуточку, парни! Ещё один кадр – с фотографом! Становись, Федя!
Но группа уже распалась. Кто–то полез в будку занимать место поудобнее, кто–то спешил уложить в рюкзак вещи, которые вдогонку собрала жена. Глаза Байкова были грустными. Мы с ними наблюдали за проводами чуть со стороны. Кто–то из ребят по секрету сообщил, что Байков тоже поедет. Однако, слушая Анатолия, я с таким выводом не торопился.
– Будет то, что и в Звёздном… Сначала подъём на чистых эмоциях, горят глаза, хочется петь: Ки–че–ра! Но это посёлок строителей. Значит – временный. Ещё года три–четыре проживём. Потом – опять сначала? А мне хочется поработать с актёрами, чему–то их научить. Пока во всех предыдущих спектаклях самым слабым местом была игра актёров. Меня коллеги обвиняли, и, наверное, правильно: вас я поставил в самое худшее положение – выпустил на сцену, не научив азам мастерства… Но как научишь, если сегодня вы на репетиции, а завтра – в такой командировке, что приходится делать замену… Иной раз так разозлишься – брошу всё к чертям собачьим! Что без толку биться, как рыба об лед. Даже то, что наработали, в командировке забывается…
– Ты, никак, решил возвратиться туда, где по командировкам не ездят?
– Домой вернуться всегда успею…
– Тогда, Анатолий Сергеевич, надо с ними, с ребятами, в командировку…
– Надо ли?
Вахтовка, тем временем, загрузилась… И вдруг Байков вскочил на подножку и под ликованье отъезжающих и к нашему изумлению …скрылся в кузове машины… Мы, провожающие, подумали – так вот прощается режиссер с друзьями… Ведь театр всё–таки остаётся здесь, в Звёздном. Звание и финансирование (а это две ставки: режиссёра и зав постановочной частью) привязаны к постройкому СМП–266. И вон какой красавец–дом культуры отгрохали на склоне сопки Любви… Именно здесь загоралась заря магистрали… Ведь сам коллектив, как и этот дворец, как ни рассуждай – порождение Звёздного. Нет, забыть годы, которые прошли здесь, в посёлке, невозможно. И что же – смириться с потерей основной и, самое главное, – самой активной части коллектива? Нет, там, за околицей, простившись с друзьями, он сойдет… Но уже и Ния скрылась за поворотом, а Байков оставался в вахтовке. Ехал, однозначно и хмуро отвечал на дорожные реплики, никому ничего не говорил… И приумолкли ребята. Поняли – Байков проводит глубокую режиссерскую разведку… Притихли и оставшиеся в поселке участники театра… Какой выбор сделает режиссёр? Уедет в неведомую Кичеру? Или будет искать замену …бригаде Бондаря?!
(продолжение следует) http://anatoly.irk0.ru/?page_id=1377
Добавить комментарий