Перекур на  Якуриме…

(несколько мыслей о рельсах как материале для  эпистолярного жанра).

Когда Графов, загадочно улыбаясь, спрашивает об особенностях ночной укладки, меня осеняет  догадка.  Говорят, чтобы человека узнать, надо с ним  пуд сала… э-э-э, нет – соли съесть. (Вот же слово:  если завязнет в зубах,  выскакивает – только рот раскроешь…)

– Нет, сало я не ел, – нахмурился мой друг и как-то разочаровано взглянул на меня. – Я вчера на Якуриме сплотки грузил…

Да, про сало я, признаюсь, не подумав,  сгоряча сказанул – быть на двух станциях одновременно он не мог. Но если б Вовка и оказался в этот момент на станции Таюра и натолкнулся (предположим!) на  продукт питания,  того,  кто сало оставил, он нашел бы ради спортивного интереса. Он любит наблюдать людей в моменты проявления чувств, особенно, если к этим моментам он имеет отношение. Мы никогда бы и не вспомнили бутерброды с салом, если б тот шмат Червяков с Калимуллиным не забыли на бетонной плите. Когда рассеянному человеку, успевшему погоревать о пропаже, возвращают утерянное, процесс  этот восходит до события почти общечеловеческого масштаба.  И вновь обретённая  собственность вмиг  превращается  в эфемерный пирог,  который питает человека  благородными помыслами долгое время. Представляю, сколько бы разговоров было у Червякова и Калимуллина, если б сало на следующий день… объявилось?!! Но моменты,  когда факт дороже …сала, случаются редко. Не зря же именно у русского человека появилась пословица: «Что с возу упало, то пропало».

Графов  весь в поступках, в эмоциях, чувствах. И в первую очередь – в работе… Он ясен с первых дней знакомства, с первой щепотки соли, которую, конечно же, отдаст – ешь, друг, мне не жалко… Он снова теребит меня расспросами: сколько сцепов уложили, на каком пикете, в какое время закончили укладку.   Я решительно не вижу ничего особенного в ночной смене, разве что ноги скользили по размокшему полотну, и неудобно было подбивать рельсы…

Когда я говорю: «Рельсы…», – он снова оживляется… Так-так, вот уже теплее. А с этого места – помедленнее… То есть – позвённо…

Позвённо так позвённо…

Впрочем, стоп… Я, рассказчик, в чём-то должен походить на заядлого грибника, вышедшего на свою тихую охоту. Зафиксировав предмет обожания  (теперь это явление природы от короба никуда не денется), я,  как и любой уважающий себя грибник, не должен стремглав срываться с места. Надо не спеша обвести взглядом близлежащую полянку, кусты, потеребить траву под деревьями: где еще притаились белый гриб или подберезовик?   Теперь-то я не буду торопиться! Прежде чем разбираться с сюрпризом, подготовленным моим другом, пожалуй, расскажу о нём самом…  Мне придётся чуть расширить временные рамки, но двигаться при этом буду, как он и советует –  позвённо. Тем более, что  наше знакомство так и происходило –  от звена к звену…

Эти звенья  принято называть серебряными. Звучание благородного металла оттеняет значимость события,  которым венчают усилия многих людей в очередной промежуток времени или на отрезке местности. Володя Графов имеет отношение к таким явлениям самое непосредственное. Самые важные и ожидаемые события имеют одну неотвратимую особенность: они …заканчиваются. Когда это происходит, людям  надо собираться домой…

С дороги в Звёздный, пожалуй, и начну…

В салон дрезины, которая должна была доставить путейцев бригады Николая Андреева в Звёздный, чтобы охладить пыл от случившихся событий, захватили ящик пива. Кто-то на всякий случай, «для сугрева», ­ взял бутылку водки. В салоне вовсю работала печка, было тепло и оживленно. Со многими попутчиками я познакомился в течение дня, толком не успев запомнить их фамилии. Только по именам, Вот тот, который показывает грамоту, полученную из рук начальника поезда Миллера  – Коля Толкушкин, а Витя – фамилию его надо ещё уточнить – пытается понять, на каком языке эта грамота подписана…  Дальше сидит еще один  Володя и  Вася Шестаков… Шестакова я запомнил, потому что он заливался смехом, когда взобравшиеся на звено парни его подхватили на руки и, прямо на звене, начали качать…  Взвиваясь  в воздух, он умудрялся посылать вниз советы: «А теперь не забудьте меня поймать!»

Кто-то из моих новых знакомцев  мечтательно вздохнул:

– Вот тогда-то к нам они и подошли – Лена и Алина…

По тому, как затихли окружающие, я почувствовал, что хотя прошедший день и был общим праздником, отдельные радости развивались по индивидуальным сценариям…

– Мужики, кто видели, как артистки подшивали шпалу?

– Одна в шапке песцовой, другая в пальто коричневом, цвета шпалы, пропитанной креозотом?

– Во-во!

– У неё такие ямочки на щечках….

– Точно!

– Не-а, не видел…

– Когда …тогда ямочки разглядел?

– А тогда, когда уже после концерта их провожали.  Видел, с кем ты стоял… Ну и как, им  понравилось шпалы подшивать?

– Им понравилось  всё.

– Ну, это мы слышали: перед концертом руководитель хора сказал…

–  И нам они понравились – среди них есть такие красавицы…

– Эх, спеть  бы с одной такой дуэтом… – вздохнул доселе молчавший худощавый паренёк.

– А мне показалось, когда мы хором с …хором – тоже ничего получалось!

Кто-то в глубине салона, слегка переиначив  услышанную на концерте песню, затянул страдание по Волжскому хору:

Как бы   спеть с «бугром»: путь далек лежит…

Как в степи глухой, замерзал ямщик…..

Мы были в разной степени усталые и неодинаково веселые. Некоторые – очень  усталые и уже не очень весёлые. Песня их раздражала. Они прикрикнули: «Не надо про ямщика…»

Веселый и не  совсем уставший затянул другую:

– Ой, мороз, мороз…

Кто-то подтянул, но уставшему и не совсем веселому товарищу опять не понравилось…

– Опять «морозишь»… Мороз на звеносборке достал… Давай что-нибудь потеплее…

–  Возле палатки закружится дым, вспыхнет костер над рекою…

– Во- во, а то ­– «мороз»… –  одобрил ворчливый путеец…

Да, хорошо быть молодым. Хорошо бродить по сопкам, где цветет багульник… Прекрасно, когда твой труд замечает начальство родного строительно-монтажного поезда. Неплохо, что и общественность в лице корреспондентов местных газет проявляет интерес к событию. И просто замечательно, что на звеносборку заглянул коллектив, который никакого отношения к строительству не имеет – народный хор из далекого Волгограда! И ничего, что  некоторые артистки хора зажимали ушки варежками, когда мы зашивали звено – зато песни хора ребята наши слушают с распахнутыми ушными раковинами! Пусть наши отбойные молотки для них всего лишь «столбики» и звуки они издают далеко не музыкальные. Пусть наши гости пока  не могут понять, как можно «пришить» шпалу к рельсу – они во все глаза ловят каждое наше движение. Особенно пристально смотрят на двух путейцев, которые работают на ближайшем к реке бойке,  две девушки-хористки. На  щечках одной из них, как правильно успели заметить сразу несколько участников событий на звеносборке, были обворожительные ямочки…

­            Затронутая тема подогретых праздничным ужином парней волнует с самого утра. Они  живо комментируют свои наблюдения… Тот факт, что от экскурсии, которую проводил прораб Куликов, отделились две девушки и подошли к ближайшему бойку, на котором работали два паренька, тоже не ускользнул от всеобщего внимания. Вверху с электрическим молотком орудовал симпатичный чернявый путеец лет тридцати с аккуратно подстриженной бородкой. Второй, помоложе, безусый, розовощёкий, поддерживал шпалы путейским ломиком… Исток магистрали – сборочный рельсо­шпальный полигон – работал в облегченном режиме – на нём одновременно собирались лишь с полдюжины звеньев. По случаю зашивки серебряного звена могли бы ограничиться и одним звеном, но очень уж горел желанием увидеть родник магистрали народный хор…

Девушки смотрели с нескрываемым любопытством и некоторым удивлением. Одна из них что-то сказала другой и та рассмеялась…

– Смешно работаем? –  удивился путеец, занятый на звене.

Девушки сконфузились, покраснели…

– Мы думали, что звенья ваши шьёт машина. С одного края загружаются рельсы, с другого – шпалы, с третьего –  гвоздики…

– А из четвертого –  выходит уже зашитое звено, как платье из ателье, – засмеялся молодой путеец.

– Этот «столбик», наверное, тяжелый, – предположила одна из девушек, наблюдая, как звеносборщик перебрасывал свой урчащий механизм от одной шпалы к другой.

Ребята, переглянувшись, засмеялись. Так электромолоток еще никто не …обзывал…

– А это как раз та швейная машинка, которую вы представляли очень большой, – не согласился парень с бородкой.

– Такая …маленькая…

– Но тяжёлая. Весит пуда два, наверное…

– Ой, какой смешной крючок, ­ – засмеялась, делая новое для себя открытие, другая девушка. Брови голубоглазого паренька взметнулись под самую шапку… Ему понравились кудряшки и ямочки на щеках девушки в пальто с меховым воротником, но слово, которым определила его инструмент гостья, совершенно не стыковалось с процессом, происходящим на звеносборке…

– Этим «крючком», между прочим, можно поднять целое звено, – сказал он без улыбки. –  И называется он «лапа».

– «Лапа»? Так и называется? Как мило. А зачем тут прорезь?

– Чтобы при работе не промахиваться. Когда нужно шпалу заменить,  подводишь… лапу вот сюда…

Девушки даже на цыпочки привстали, чтобы разглядеть действие получше.

–  Под заклепку?

– Эти заклёпки костылями называются… Вот они, эти костылики – наши нитки… Ими мы пришиваем  шпалы к рельсам…  И раз! – расшиваем.

Выдернутый костыль вылетел из шпалы прямо на снег. Молодой путеец поднял его, снова наживил. Парень с бородкой повернул ручку. Молоток резко застучал. Девушки закрыли уши рукавичками, зажмурились…

– Вон видите, сколько нашили, – путеец показал на штабеля готовых к отправке звеньев. – Это будущая дорога. Потом мы ее загружаем на платформы, запаковываем и посылаем на укладку бригаде  Лакомова… Слышали про такую?

– Это которая в Чили узкоколейку построила?

– Ну, не только в Чили, здесь в Сибири Лакомов тоже кое-что успел сделать….

– Да, в «Комсомолке» была статья на всю страницу… Перед отъездом мы всё, что про БАМ, прочитали…

– Звенья по семь штук мы пакуем  на платформы, в  пакеты.

– Как на почте?

– Если хотите – как на почте. Только почта такие пакеты не принимает. Самим приходится отправлять. А станции назначения пока нет. Обратный адрес есть – Якурим…

– Интересное название…

– Говорят, когда русские казаки пришли сюда и спросили мужичка с трубкой, как называется местечко, старый эвенк сказал: «Я – курим!» –  и протянул руку. Он просил закурить… А казаки  поняли, что так место называется. И записали: «Якурим».

– Так что, девочки, считайте, что вы побывали не только на железной дороге, но и на почте, и в …швейном цеху…

– Только ваши «швейные» машинки очень уж не похожи на наши, зингеровские…

– Зингеровские, предположим, не наши.

– Лена так говорит потому, что работала в ателье… Она, между прочим, хорошо шьет, – пришла на помощь подруга…

– Вить, может, организуем рабочую силу, раз у девчат есть …швейный опыт? Пусть попытаются пришить шпалу?

Путеец с бородкой оглядел свою  новую фуфайку, которую выдали по случаю серебряного звена.

– А что, девочки,  в самом деле,  давайте-ка, попробуем эту шпалу «пристрочить» к звену!

– Ой, мальчики, правда – можно?!! – воскликнули подруги. Восторженный возглас получился слаженным, в один голос… Наверное, потому что, они долго поют в одном хоре.

– Тогда давайте руку, кто первая? Лена? Так Вам, Лена,  сам Бог велел на реке Лене, пришить к звену свою шпалу!

– Смелей берите «лапу», а как вас зовут-то? – Алина? Алла, значит.

– Не Алла ‑ Алина…

­ – Итак, Алинушка,   ухнем… – нараспев скомандовал путеец. – Сюда вот, родимая, ещё нажмём… Ручонкой, ручонкой….

Путеец освободил одну ручку молотка, так, чтобы поместились руки девушки, вторую, из своих рук не выпустил. Лена бесстрашно придавила металлический «столбик» к наживленному костылю. Раздался резкий дробный стук. Девушки вздрогнули, но поскольку руки были заняты, чтобы меньше слышать, они зажмурили глаза…

Путеец на «лапе» больше всего боялся прикоснуться своей пропахшей креозотом фуфайкой к чистому пальто Алины. Но когда они удерживали шпалу, их руки всё же соприкоснулись, и какой-то ток пронзил вязаную рукавицу девушку и грубую верхонку путейца. Она взглянули друг на друга и смущенно отвели глаза. Но они и сквозь морозный воздух ощутили, как невидимые потоки крови, прильнув к лицу, зажгли их щеки, заставили учащенно биться сердца…

– Поздравляем от души. Теперь вы смело можете считать себя строителями БАМа. По крайней мере, одну шпалу к рельсу вы пришили. Это звено через неделю-другую будет уложено на 104 километре магистрали. Когда первый поезд выйдет на этот километр, я скажу, что одну шпалу к рельсам пришили Алина и Лена…  А теперь поспешим – не то  главное событие дня: зашивка особенного звена – серебряного – произойдёт без нас!

На центральном бойке репортеры уже обступили главного виновника торжества – бригадира Андреева. Николай Иосифович не без гордости в голосе говорил о своей бригаде:

– Особенно старались новички. Звеносборочную науку  хватают на лету. Взять того же Володю Графова или  Витю Новикова… Могу сказать: они стали настоящими путейцами…

Сегодня я увидел необычного  бригадира Андреева. Обычно он сосредоточен, задумчив. Много раз приходилось с ним встречаться в поселке, здесь, на звеносборке,  но никогда раньше не видел, чтобы Андреев улыбался, шутил. А сегодня он  и улыбается, и шутит беспрерывно. Впрочем, мне это на руку. Люблю снимать улыбку человека – в ней больше жизни, динамики, чем   в самом  глубокомысленном выражении лица. На полигон Андреев сегодня вышел, на ходу смахивая нападавший за ночь снег с головки рельсов бойка.  Не смахнёшь, шпала будет по головкам рельсов елозить, как корова по льду.

К разбросанным по бойку  шпалам стали подходить другие путейцы – ребята из его бригады, из бригады Устинова. Путейцы из соседнего строительно-монтажного поезда, передав эстафету укладки, все же остались на полигоне, как сила, придающая процессу сборки звеньев  дух соревновательности.  Стал съезжаться на митинг народ –  всех оповестили  специально отпечатанными  в типографии открытками: «Приглашаем Вас на митинг по случаю зашивки «серебряного» звена»…

Открытки прислали и путейцам из бригады Андреева… Парни позубоскалили по этому поводу:  «А мы …не пойдем!» Но всё-таки открытки спрятали во внутренние карманы – на память – и пришли.   Скоро боёк, где должно было произойти главное событие дня, окружила внушительная  толпа.

Неторопливо размотали кабели, проверили сверла, молотки – все работает, как часы.   Теперь уже некуда спешить – осталось одно звено на две бригады.   Зашить ­ его –двадцать минут работы. Но это не обычное звено. Оно венчает производственную программу года. Потому и заранее покрасили два рельса серебрянкой, освободили пространство вокруг бойка, чтоб побольше приглашенных вместилось. В обычные дни бригады выдают на гора по шестнадцать-восемнадцать  звеньев,   а в последний месяц устиновцы выдали «очко» – двадцать одно!  Уязвленные андреевцы, вечером пошушукались– мы будем не мы ­ – сделаем «огни» (двадцать два)! А вскоре  подняли планку еще на три «пунктика» –  «25» – ещё  на четыре звена обскакали устиновцев!  На удивление это случилось не летом, а в тот месяц, когда зашивались последние звенья  года. Впрочем, Андреев ничего удивительного в этом не усматривает. В благоприятное летнее время бригада училась, а зимой – сдала экзамен на повышение квалификации. А ранние морозы даже помогли: замерзшие шпалы быстрее скользили по рельсам бойка. Был в этом результате и так называемый человеческий фактор. Но звеносборочная наука не давалась легко…

Как-то встретил Графова  жарким июльским днём  и ужаснулся: кожа с его лица слетала …клочьями. Как осенние листья с деревьев.

– Вот-вот… С клёна листьев облетает медь, – блеснул он весёлым взглядом из-под стёклышек очков.

– Но ещё не осень, «клен ты мой опавший»… Но это не работа, это настоящая …пытка! Неужели начальство не видит? Есть же техника безопасности при работе с этими шпалами. Мази какие-нибудь… Надо же что-то  предпринимать…

– Предпринимать? Это запросто: работать …не потея. Самое эффективное средство. Или не умываться всё лето… Но ни то, ни другое – не пробовал.  Есть ещё стратегическое средство борьбы с вредными испарениями.

– Интересно, какое?

– Зашивать звенья только зимой. При минус тридцати и ниже шпалы вредные пары практически не выделяют. Правда, в прошлую зиму я думал, что так и летом будет. Ждал летнюю звеносборку… И дождался: теперь мечтаю о зиме… Ничего, дотянем до октября – там легче будет…

Да,  весёлый разговор у нас тогда состоялся. Лишь много позже он признается, что в то лето он собрался …бежать из бригады. Даже отрепетировал слова, которые скажет бригадиру: «Всё, Николай Иосифович, делай со мной что хочешь, но я не буду больше заниматься этим «портняжным» делом!» Но бригадир его опередил. Он  заметил, как поскучнел самый юный член бригады. Работает как-то вяло, без интереса. Подошел к парню, заглянул в его глаза и положил руку на плечо.

– Тяжело, Володя?

Графов вскинул удивленные брови: бригадир читал его мысли!

– Вначале особенно трудно, я знаю, – повторил Андреев. И принялся рассказывать, как молодым парнем он пришел на звеносборку.

–  Но я всё это перетерпел… А знаешь как? Я представил на своём месте другого. Ему ещё труднее будет, пока он научится тому, что я уже умею. А может и не научится – уйдет. Я уйду, он уйдёт… А дорогу кто будет строить?

Графов ошеломленно молчал.  Ему даже стало стыдно за свои мысли об уходе. Он вспомнил, как-то вечером Николай Иосифович зашел в общежитие бригады. Все уже лежали в кроватях. Перед сном, пытаясь унять боль, вытянули вверх руки и покачивали ими взад-вперед.   Так пары креозота, впитавшиеся в поры кожи, меньше жгут тело.

– Полетели? –  улыбнулся Андреев. Парни переглянулись и, заметив, что бригадный дух прорезается у них даже в полудрёме – руками машут, словно солдаты на плацу  шаг чеканят,  – рука в …руку, – и расхохотались…  И от андреевского: «полетели»  даже креозот смягчил своё вредное воздействие… Так, посмеиваясь друг над другом, журавлиным клином и «пролетали» все летние ночи…  Кого-то даже потянуло на …поэзию:

Кто придумал слова о любимой работе,

Если морда твоя целый день в креозоте?

Если кожа за месяц слезает раз двадцать,

Разве может любимой она называться?

Строки получились ироничными, но смех и ирония никогда не стоят на пути производительности труда. Андреев на этот раз смотрел чуть сочувственно, даже порой в его глазах вспыхивали искорки. Это были незаданные вопросы. А ведь ты слово дал людям, которые тебя провожали на БАМ, встречали на остановках эшелона на пути следования, на тебя смотрели как на сильного, лучшего из молодых и безгранично верили, что со всеми трудностями справишься. И что в итоге: трудно, не могу, пошлите меня в другое место – на северо-восток Черного моря –  на строительство санатория для ВЦСПС?! Ему стало как-то неловко за свою слабость. Николай Иосифович между тем разговорился – никогда не видел его таким словоохотливым…

– А построим дорогу, тогда и на северный берег Черного моря можно. Там, говорят, теплее, чем на юге Байкала.

Андреев ушел, Графов, как ни в чем не бывало, продолжал выполнять операцию на звене. Теперь в его движениях появилась какая-то злость. Он прежде всего хотел доказать себе,  что эта высота – очередное серебряное звено – ему вполне по силам. Научилась работать бригада, теперь и двадцать пять  звеньев за смену не предел.  Бригада в корне перестроилась, вместо поточного метода внедрили микро-бригады. Работают, кажется, сами по себе. Кто сколько сделает, за столько и получит. Но стоит соседям выполнить свой объём раньше других, как остальные заводятся. Не отставать, не уступать товарищам; на шаг, на корпус, но впереди соперника – вот он, действенный рычаг, основанный на сравниваемости результатов!  И на знании психологии… Бригадир давно приметил, как  старательно, даже хорошо работают молодые путейцы Графов и Толкушкин. У Графова характер эмоциональный, Толкушкин наоборот – парень обстоятельный, неторопливый. Но тем не менее Андреев – поставил их в паре  на операцию, которая  требует определенной слаженности. Ребята быстро  приноровились друг к другу и вскоре, готовя фронт работы для зашивки,    стали разом по рельсам бойков шесть-восемь шпал растаскивать!  Пять-шесть «забегов» вдоль бойка, и…

– Пожалуйста, господин Бойко, можете бросать рельсы!

– Вы всё себе гребёте, господин Графов и … граф Толкушкин! –нарочито и беззлобно ворчал удивленный коренастый путеец с фигурой тяжелоатлета. – Рельсов на вас не напасешься, угорелые. Хоть бы других пожалели…

Что удивительно, тот же Графов в паре с другими, как ни пытался, только за раз четыре шпалы и мог осилить…

– Смирнов, Шестаков – на молотки…    Анашкин – подкладки, костыли… Мигаль – сверло, – объявил бригадир.

В торец звена вышел невысокий человек в унтах, ладном полушубке – старший прораб участка Валентин Петрович Куликов. Общий любимец. Человек большого жизненного опыта, душевного внимания,  знающий до тонкостей каждого звеносборщика, механизатора. Улыбнулся Андрееву быстрыми глазами.  Кто-то хлопнул ладонями, вся бригада подхватила дружно, весело: аплодисменты – обязательный атрибут праздника.

– Приступить к зашивке серебряного звена  года! –  скомандовал Куликов.

– Поехали, однако, – сказал на правах хозяина полигона  Устинов и с силой вонзил метку в шпалу. Андреев повторил движение.  Перенесли  инструмент на следующую пропитанные креозотом шпалу. Запахло милым духом железнодорожного отечества – креозотом… Да, нелегко доставалось каждая пришитая к рельсу шпала. В каждом звене 46 шпал. Каждой шпале раз десять надо поклониться. Последний поклон приходится делать с электромолотком. Этот поклон – самый главный. Всё, вбит последний гвоздь, то есть – костыль, и звено можно отправлять Лакомову  на укладку. Сейчас можно подвести итоги:  на базе Якурим собрано более трех тысяч звеньев. Порой от усталости немела поясница, дрожали руки, от напряжения и паров креозота краснели глаза.

Но сегодня, считай, день отдыха. Серебряное звено – это семечки на завалинке… В конце зашивочного периода можно себе позволить и это.  Зазвенели сверла, застучали кувалды, наживляющие костыли. Крановщица Рая Мухартова осторожно опустила рельсы, покрашенные серебрянкой, точно на края шпал… Как тяжелые пулеметы, застучали  электромолотки. Последний костыль вбил голубоглазый крепыш Вася Шестаков. Едва бригадир успел отключить электроэнергию, как Васю прямо на звене окружили товарищи, легко подняли на руки, принялись качать. Вася заливался смехом, но в целях личной безопасности, взлетая,  не забывал  напомнить:

– Последний раз тоже поймайте!

Потом был митинг и концерт. Их поздравляли, благодарили за хорошую работу. Грамоты вручал сам начальник поезда Миллер. Парни стояли гордые: они – лауреаты серебряного звена.  И – счастливые, хотя и очень усталые. В прошлом году звеносборочная база не успевала за темпом укладки, на сцепы ночью загружали даже бойки…  А в этом году на доске, где обозначился график производства работ, в строке: «До Нии осталось…» –  стоит ноль! А там, где проставляли   цифрами места, занятые бригадами в  соревновании бригад, мелом  выведено слово, обозначающую  победу общую – «УРА»!

Снова в торец звена вышел Валентин Петрович Куликов. Он был краток и лаконичен.

– Это маленькая наша победа.

Его скромности можно отдать должное,   но, если говорить объективно, это победа – настоящая и большая. Теперь укладку можно вести, не оглядываясь на звеносборку. Да, сегодня  Николай Иосифович обязан задержаться у своего последнего звена под объективами фотокорреспондентов и кинооператоров. Он даже собрал бригаду на серебряном звене и попросил:

–        Сделайте кадр на память! И с гостями снимите тоже!…

Я снимал в этот момент счастливых парней, а они просили: еще, еще!… Такими  они  и останутся  на фотографии – ликующие и веселые. Этот снимок обязательно останется в музее трудовой славы Звездного. Пожалуй, его можно поместить рядом с другой фотографией… На ней – три кумачовых лозунга, похожих на лаконичные протокольные строчки. Первая – «Даешь Небель!»

– А теперь – послушаем, что      скажут гости! – объявил, когда съёмка закончилась, прораб. – Прошу всех в Красный уголок!

– Степь да степь кругом, путь далёк лежит… – блестя глазами, запели молодые красивые женщины…

Взволнованные заснеженные сопки бугрились и, прислушиваясь к песне,   заглядывали в окна барака. Высокие туго обтянутые груди взволновано  покачивались в такт песне. И путь далекий они преодолели, чтобы всё это увидеть – тайгу, глаза парней и совсем  не песенный – ­ вполне осязаемый путь далекий, который пока пребывал в  разобранном состоянии в виде горой возвышающихся шпал, сваленных на снег рельсов, штабелями сложенных звеньев. Раньше про этот путь они разве что  по песням и телевизионным репортажам  знали. Знали о диких степях Забайкалья, где золото роют в горах, знали, что непросто складывались судьбы живущих здесь людей… Теперь, в самом тесном для хора и неприспособленном зале Красного уголка  Якуримской звеносборки, они  ощущали себя по крайней мере воспитанницами легендарных декабристок, тех женщин, которые последовали за своими любимыми в Сибирь. А две девушки чуть скосив глаза, наблюдали за парнями, с которыми они подшили к рельсу одну шпалу. Проделанные совместно «швейные» операции были последними каплями, после которых эмоции, наполнившие  сосуд ленских впечатлений, хлынули через край. Их голоса звенели, глаза сияли, за что уже дважды удостоились недоуменно сердитого взгляда дирижера. «Чему радуетесь? – говорили эти взгляды. – Ямщик в степи …умирает!» Хористки переставали улыбаться, напускали на себя образную скорбь, но глаза сиять не переставали…

Потом, как водится, был обед в честь зашивки серебряного звена, тосты за развитие дорог в Сибири и хорового искусства в союзе. Ничто так не трогает душу, как проникновенное пение хора с хорошо подобранными голосами. И песни хором …с хором. Оказывается, зажигательные девчата знают и про вертолет, который кружит над Звездным, и кто и  как в землю морозную вгрызается… От застольных песен и тостов перешли к кулуарным проектам по развитию хорового пения в Звёздном…

– А знаете, где у нас новый ДК строят? На склоне сопке! Если уж грянем «БОМ, БОМ» – вечерний звон будет слышан даже вот здесь, на звеносборке…

Кудри паренька всё туже заводятся в колечки, ямочки на щеках чернобровой девушки всё глубже, блеск в глазах ярче…

– И представь, как затянем на четыре голоса: «Где-то на сопках багульник цветет, кедры вонзаются в небо…»

Голос строителя всё тише – он почти на шепот переходит; всё жарче полыхают щечки юной красавицы…  Она уже представляет, как на неё смотрят сорок молодых парней и по взмаху её руки подхватывают:

С кедрами вместе давно меня ждет

Край, где ни разу я не был…

– Девчата, девчата, – раздается за дверью голос заслуженного деятеля искусств, руководителя хора. – Автобус пришел… Собирайтесь, у нас в шесть часов поезд, а нам еще в гостиницу…

– Оставайтесь, Алина Петровна…

– Завтра у нас два концерте в Братске… – продолжил всё тот же обеспокоенный голос за дверью…

Колечки на волосах путейца распрямляются. Со щек Алины Петровны спадает румянец, они принимают обычный вид, в глазах теряется глянцевый блеск.

– Понятно, программа запланирована по минутам, надо выступать – слушатели ждут, – понимающе кивает любитель хорового пения. Захлопали двери. Это начали выходить на улицу участники мероприятия. Уловив из-за дверей новый сигнал к сбору, юный монтер пути с сожалением вздыхает.

– И слова новой песни надо  разучивать…

– Да, да, надо…

– «Я в таёжном, смолистом краю встретил лучшую песню свою… С той поры я тебя, как палаточный Братск, самой первой любовью люблю…» Песни о БАМе  с таким проникновенным чувством ещё нет…

– Да, да…

Но девушка медлит, не торопится к выходу. Она чувствует, что молодой человек, от которого веет неведомым прежде ароматом таёжной стройки, говорит не о Братске… И его «люблю» не к палаточному городу относится… Алина в смятении… Разве возможно такое: с первой встречи …говорить? Из зала их, хористок, даже различить трудно. Все в одинаковых костюмах, одинакового роста, в похожих причёсках.

– Знаете, когда вы будете в Братске, вспоминайте наше серебряное звено и…

За дверью продолжается легкий шум. Доносятся возгласы: «Приезжайте ещё!»

– Где Алина? – и слышится всё тот же обеспокоенный голос.

– Меня зовут…

– Да, есть на Волге утёс, – с отчаянием шепчет парень. Но думает совсем не о песне, а о руководителе хора, очень заслуженном, трижды лауреате.  Своими званиями и регалиями как  диким мхом порос… Сколько юных чувств, молодых порывов разбилось о его неприступную твердыню. Потому и стоит, и звучит на всю Россию Волжский хор…

Мне не надо представлять мох на утесе – заслуженного работника я имел счастье видеть лично. Да и артистки хора остались на общем бригадном снимке…  Пленки я  уже сегодня утром проявлю…

Между тем дорога, монотонное постукивание колёс дрезины убаюкивает самых неугомонных пассажиров. Уже умолкли даже говорливые мужики. Послышалось сначала  посапывание, а затем и храп, который наши негромкие песни  заглушить уже не могут. Даже натруженный гуд карбюраторного мотора и  перестук стыков под железными колесами дрезины бессильны перед всепроникающим соло крепко спящего человека… Свет в салоне водитель  выключил. Иногда внутри дрезины светлеет. Это отраженный от склонов выемки свет проникает в салон и освещает лица спящих путейцев. Их разбудит бригадир, когда дрезина остановится в Звездном. За окном нашей оказии –  глухая  ночь. На притрассовой дороге пусто. Изредка проносятся встречные машины.

Не спим, наверное, только мы с Володей Графовым,  и ещё бригадир Андреев. Володя читает стихи, рассказывает о бригаде… В голубых глазах блеск сегодняшних открытий. Он влюблён в  Звездный, любит своих товарищей, бригадира Николая Андреева, ядреного сибирского мужика,   в восторге от балагура Генки Исакина (брата механика Николая Исакина, автора дневника первопроходцев)… Он может шить звенья и писать стихи. Вот несколько строк из его черновиков – по настроению к сегодняшнему дню подходят…

Вот и окончилось воскресенье,

отшумело бесшабашными танцами.

И рассыпалось утром весенним

По пикетам и будущим станциям…

Он и сам – будущая станция с семафорами, стрелочными переводами, обходными путями, посадочными платформами. Её фундамент только закладывается. Ему 20 лет… Он  появился на свет в то время, которому был нужен. И среди тех людей, которые в нем нуждались…

Приехал в Звездный из Орловской области…  Его определили в бригаду к опытному транспортному строителю Николаю Иосифовичу Андрееву. Сначала строил в Звездном брусовые, щитовые дома. Когда рельсы зимой 1975 года приблизились к участку СМП-266, андреевцев первый раз бросили на прорыв, на звеносборку, на усиление бригады из соседнего СМП –288…

Вдруг дрезина несколько раз дернулась и остановилась. Мотор еще работал, но уже не натружено –  спокойно.

– Что случилось, Петрович? – сразу встревожился Андреев…

– Коробка накрылась, едрит твой ангидрит, – выругался водитель дрезины.

– Как накрылась?!!

– Так, приехали мы, граждане…

– Что значит – приехали?! До Звездного ещё верст двадцать пять!

– А то, что дальше не поедем.

Зашевелились, просыпаясь,  путейцы.

– Что – приехали?

– Почему стоим?

– Где мы?

– Обломались: ­ коробка не фурычит… Дальше не поедем…

– Как – не поедем?!

– Ни фига себе – 25 километров до Звездного!

– И что ж нам теперь делать?!!

– Стоять и ждать попутную машину…

– Какую машину?! Мы сколько едем, ни одной машины…

– Надо сходить на Чудничный, мы недалеко от разъезда отъехали…

– А смысл какой? Тепловоза на разъезде нет. И связь  пропала! Успели только сообщить, что на перегон выходит дрезина, и всё – обрезало. Наверное, от мороза провод лопнул…

– Может, они догадаются, что мы обломались, и вышлют тепловоз навстречу?

– Может, утром и догадаются… Ночью, пока не прибудет дрезина, на перегон никого не выпустят…

– Топлива еще часа на два…– объявил, не поднимая головы от люка, водитель дрезины…

– Так-то, братцы: если до утра не околеем, нас спасут… – мрачно пошутил Толкушкин…

Тягостное молчание зависло в салоне. Иногда тишину нарушало позвякивание ключей – это водитель пробовал добраться до коробки передач…

– Вот хор долбанный, накаркал…

– При чём тут хор, если коробка полетела?

– А кто напророчил: «В той тайге глухой замерзал ямщик…»?!!

– Они про степь пели…

– В которой …снег и снег кругом. И путь далёк лежит,  – пропел кривляющийся голос…

– О том, как замерзали шофёры, которые обломались в дороге, слышал, – задумчиво вставил бородатый путеец. – А вот о том, чтобы бригада…

­            – Ты ещё покаркай…

– Так до Звездного 25 километров? – спросил, конкретно ни к кому не обращаясь, Графов.

– Если не больше…

Голос из неосвещенного конца салона напомнил – на улице уже, наверное, за двадцать….

– Сейчас сколько?

– Без четверти полночь….

– Ждите, мужики…

Салон загудел, как потревоженный улей.

– Ты что, Володька, с ума сошел?!

– Сиди, артист! Ты не на сцене.

– Тебе что – больше всех надо?

– Ночь в Сибири – это не романтика…

– Комсомольцы-добровольцы, только так можно счастье найти, – снова возник  ироничный голос.

– Не рыпайся, Граф, о нас есть кому заботиться…

– И есть чем разогреться¸ – показал из внутреннего кармана горлышко бутылки  предусмотрительный путеец…

–‑ К трем часам, думаю, до Звездного доберусь…

Ропот по салону умолк. Все молча наблюдали, как Графов собирается. Наконец, кто-то высказал предположение.

– Да не может быть, чтобы  попутной машины не было…

– А может, лучше подождать в салоне?

– Конечно! Когда появится попутка, тогда и вылезешь…

– Тут до дороги метров семьдесят… Пока «проплывёшь» эту дистанцию по снегу, машина проскочит… – усмехнулся Графов и повернулся к бригадиру. – Николай Иосифович, хоть вы им скажите…

Бригадир не видел в решении Графова никакого стремления порисоваться – слишком хорошо узнал он  этого парня за последние месяцы. Андреев даже был доволен, что выход из затруднительного положения нашел доброволец. Он уже мысленно снаряжал за помощью группу из двух – трех человек. Среди кандидатов, которым он бы доверял эту операцию, и был самый молодой в бригаде путеец. За время их знакомства орловский паренёк Владимир Графов стал сибиряком, а сибиряки по притрассовым дорогам ходят зимой и летом. И в том числе – из Усть-Кута в Звёздный… А Графов шагами уже измерил этот путь – из Звездного в Усть-Кут…

Дело в том, что записавшись в   театральный кружок, который в поселке начал вести  Анатолий Байков, он не раз уезжал с якуримской звеносборки на репетиции в Звёздный. Поздно ночью возвращался обратно. Однажды на работе появился без пяти восемь… «Слава Богу, не опоздал!» – вздохнул он, увидев бригадира. «Ты что, всю ночь ехал?»  – удивился бригадир Андреев. «Ага, на своих двоих…» «Всю дорогу шёл?!!» «Нет, не всю. У ленского моста подобрала попутка…» «Ты тогда …иди, поспи. Выйдешь во вторую».

К увлечению Графова все относятся с уважением.   После премьеры «Города на заре», на которую бригада Андреева пришла в полном составе, за Графовым  прочно закрепилась кличка «Артист».

В это время и познакомились мы с ним. В спектакле о первостроителях города на заре режиссёр определил его на роль чудака и чудика Зяблика. Его восторженный Зяблик верит в будущее города, бредит площадью Кампанеллы  и симфоническим оркестром, который обязательно будет в его городе. Он рассуждает о счастье и строит скворечники для птиц. И когда возникает весенний паводок, Зяблик бросается спасать заготовленные для строительства брёвна и погибает…  После репетиций Володя почти всегда заходит в мой вагончик… Его появлению предшествует деликатный стук и вопрос: «К вам – да-да?». Из записей на моём магнитофоне  он выделяет 40 симфонию Моцарта и фуги Баха. Музыкальное произведение я ставлю исходя из степени его задумчивости. Потом он подходит к книжной  полке и смотрит, не появились ли  новинки. Меня  он называет по-своему, соединяя  буквы фамилии и имени – ПиФ… Почти сразу то обстоятельство, что на репетиции он  приезжал с Якурима, меня перестало удивлять. Два года назад  эти путешествия были опасными: путники могли наскочить на медведя. Но сейчас, после шумовой подготовки тяжёлой техникой, интенсивной обработки  выемок взрывниками, зверь стал эти места обходить стороной.

Проба пути у Графова случилась в сентябре, а сейчас – конец октября – в Сибири это уже  зима. И всё же сейчас одного Графова бригадир отпустить не мог: зимняя ночь в тайге порой свирепее дикого зверя.

– Молодежь, кто составит Графову компанию? – спросил Андреев… – Тут все время под уклон, быстро доберетесь…

– Так я пойду… Сегодня тяжелее фотокамеры ничего не поднимал. И вдвоём веселее. Я, Володя, с тобой, не возражаешь?

– Сочту за честь…– с нарочито театральным пафосом воскликнул Графов.

После секундной паузы  в салоне повеселели…

­            – Вы только не бегом – воздуху холодного наглотаетесь!

– И простудитесь…

– Смотри, корреспондент, не напиши потом, что  в тайге, в  мороз, Вова Граф замерз…
– Спички, спички возьмите с собой, некурящие! На всякий случай…

– А мы сейчас выпьем за то, чтобы вы дошли!

Мой товарищ шагнул в темный проем дверцы. Фары на кабине дрезины бросали на снег тусклый свет. Графов провалился в снег по пояс и буквально поплыл по глубоким сугробам. Снег забивался во все щели шубы, в карманы. У дороги белые россыпи стали мельчать. Мы перебрались через небольшой бруствер и  очутились на накатанном полотне. Сюда свет салона дрезины уже не проникал. На нас навалилась жёсткая чернота ночи. Однако скоро глаза к ней привыкли, стали различать стволы сосен, свисающие до земли лапы елей, отдельные укутанные пушистым зимним одеянием ёлочки. Первые метры шагали молча. Мысли были по-прежнему на звеносборке.

Да, Николай Иосифович, словно в воду глядел – предчувствовал что-то неприятное и не хотел отвечать на один вопрос репортеров.

– Ведь знаете же, зачем говорить…

– И всё же, Николай Иосифович… – не опускали микрофоны корреспонденты.

– Ну, хочу проехать на поезде по магистрали, – выдавил из себя бригадир. Подумав, добавил. –  По всей Байкало-Амурской…

Напрасно после этого фехтовали вынесенными микрофонами журналисты – Андреев всё уже сказал. Далее на пленках записались лишь его шаги. Такие звуки, пронзительные и звонкие, при крепком морозе издает под ногами снег.  Впрочем, в тот момент  звуки возникли в результате перемещения всех звеносборщиков – бригада дружно ринулась на концерт  Волгоградского народного хора…

Верно кто-то подметил: если чего-то очень хочешь, к цели надо стремиться  упорно и… скромно. И уж точно не следует объявлять о своём походе во всеуслышание. А объявил – докажи свои полномочия на это желание. Хочешь куда-то доехать?! Будь добр, продемонстрируй, как ты продвигаешься по этому маршруту пешком.  А уж потом судьба, может, и позволит тебе продвигаться в этом направлении быстрее.  Наблюдение это идет из глубины времён. Но и в наши годы оно не дает покоя философам и поэтам. Некоторые его даже на песню переложили: «Если хочешь  по рельсам проехать, надо прежде по шпалам пройти!» И не по всей магистрали сразу, по каждому перегону в отдельности. Иногда – рядом со шпалами…

Наша оказия решила не откладывать эту процедуру в долгий ящик  и предоставить нам это удовольствие сразу – мы, едва проехав полпути, обломалась… Что ж, оставшуюся часть дороги до Звёздного мне выпала удача пройти с Графовым…

Конечно, в этот день меньше всего заслуживал прогулку на открытом воздухе мой попутчик. Да и вся  бригада не должна была  мерзнуть в сломанной дрезине за 25 километров… от посёлка. Но когда-нибудь должно было произойти и такое происшествие. 25 числа выполнили годовую программу. Установили рекорд звеносборки – 25 зашитых звеньев. А  обломались где? За двадцать пять километров до посёлка! Опять двадцать пять!

Где-то здесь я ходил по теплой  дороге, прожаренной июльским солнцем, наблюдая, как снуют по полотну оранжевые «Магирусы». Но сейчас ни одной попутной машины – только две встречные. Летом тучами налетали безжалостные комары, но их укусы сейчас вспоминались, как легкое массирование кожи по сравнению с обжигающим, как заросли отцветающей крапивы,  морозом. Желоб накатанной дороги плавно вился краем леса, огибая отроги сопок. Над тайгою сияло безлунное звездное небо. Ярко светилась Большая Медведица. Низко над сопками завис меч Ориона –  над самой кромкой заснеженных сосен. Свет созвездий настолько силен, что казалось, тени сосен, стоящих на пути  света звездных галактик к земле, мы различаем на дорожном полотне. Иногда оглядывались: не забрезжила ли дорога светом попутки… Но небо было полным звездного сияния, и ни один земной луч не вкрадывался в царство космического света. Стояла оглушающая тишина, которую, впрочем, нельзя было назвать абсолютной. Довольно часто,  то вдали, то совсем рядом, ухали лопающиеся на морозе стволы деревьев. Это жалобно сетовали на свою судьбу совсем озябшие сосны…

Окрыленные открывшимся ночным пейзажем – слева угадывалось лежащее под слоем льда русло Таюры, воображение дорисовало стожок сена, невидимый в ночи, но точно стоящий на острове посреди реки, –  мы зашагали быстрее… Показалось, что мороз даже слегка ослаб… Точно ослаб, так как куда-то стали пропадать звёзды, и пошел мелкий снежок…

– Не помню кто, кажется, Саня Рапопорт, ты уже знаешь его…

– Да. Его бригада тоже строила трубу на 519 пикете…

–   Точно: было такое. Так вот, он рассказывал, как две девчонки пришли из Звездного на Нию…

– Ничего себе – на Нию! Это же сорок километров!

– Да, это расстояние… А сам Санька с Васей Сидоренко в тот день укатил в Магистральный к другу, Юрке Гнатышину…

– Да, да, да… Я тоже что-то об этом слышал!

– Они вместе в Приморье на строительстве порта Восточный работали. Сначала приехал Саня. Потом Юрка тоже решил перебраться на БАМ. А Рапопорт не мог его встретить. Он, кажется, наряды должен был везти в Звездный. Вручил фотографию своим поварихам и послал их встречать друга. Те ходили, ходили, сличали пассажиров с фотографией, но так ни с …чем и вернулись…

–  Что, не приехал друг?

– В том то и дело, что приехал. Посмотрел – Рапопорта нет. Ну, нет – так нет.  Поехал устраиваться на работу. И устроился,  как потом выяснилось,  в мостоотряд…  А девчонки его видели, но  не узнали.

– А они-то сами как здесь появились?

– Сбежали от распределения …на БАМ. А на БАМе их никто не берет. Вы, мол,  молодые специалисты, после окончания ВУЗа должны работать там, куда вас распределили. А туда они не хотят – только на БАМ. Ребята посочувствовали и решили девчонок трудоустроить. Им всё равно были нужны поварихи. И стали Соня и Женя  варить на костре, а ребята платили им со своей зарплаты…

Когда прораб Куликов узнал о такой организации труда, сказал: «У меня волосы дыбом встали».

– Это когда он в очередной раз налысо подстригся?

– Нет, когда у него уже отрос небольшой ёжик…

– Нормально выразился мужик!

– Пришлось девчонкам уехать. Но только из бригады, на БАМе они всё-таки остались. Устроились в работавшую по соседству изыскательскую партию… Изыскатели вскоре переехали дальше по трассе, в Магистральный. Но лесорубов девчонки  не забыли. Вот к ним-то они в выходной  и поехали. В Звездном говорят: они теперь на Ние стоят…. Они назад, на Нию… Машин нет. Они пешком, по зимнику. Авось, будет попутная… А день уже к вечеру клонится…

– Нормально…

– Идут час, два – поход нормальный,  попуток нет…

– Как  и у нас  сегодня!

– В общем, на Нию пришли глубокой ночью… А им говорят: ребята ещё  не приехали из Магистрального. Они ещё утром туда уехали…

– Круговорот любви в природе!

– Правда, как потом выяснилось, не к девчонкам. К Гнатышину, который уже строил мост через Киренгу… Поехали, в общем, извиняться, что не встретили друга на Лене. Наверное, за чашкой горячего чая не раз вспомнили и Соню, и Женьку…

– Которые как раз в это время к ним на Нию и топали…

И разговор, на который я рассчитывал, – неспешный, непринужденный, как и выбранная нами дорога – катился, созвучный нашим шагам, в избранном темпе…

– Когда из Якурима выезжали, было минус двадцать, – заметил  мой спутник… – А сейчас вроде бы как потеплело.

– Вряд ли. Здесь выше – сопки. Около  тридцати точно будет… Просто, Володя, мы с тобой хорошо идём. И  дорога знакомая.

– Это точно… Походил я здесь весной и летом. Но выходил-то уверенный, что какая-нибудь попутка да подберёт. Но не придти на репетицию не мог. Он ведь приехал помочь нам…

Наши подшитые валенки скрип да скрип по накатанной дороге. Я молчу – понимаю: начинается тема, которая будет интересна мне долгие годы.

– У нас что к тому времени было? –  продолжил Графов после паузы. –  Палатки и барак, называемый клубом. Молодёжи много, а организовать досуг некому. Кто-то закурил прямо в клубе и уже не знаешь, куда деваться от дыма и окурков. А он с первого вечера потребовал снять шапки и перестать курить. Я тогда подумал: не с того начинаешь, парень. И профессия у тебя легковесная: культпросветработник. И приехал ты как-то несерьезно: в легкомысленном плащике. Но всё-таки приехал. Я тогда ещё не знал, что его привело на БАМ. Посмотрел на плащик и подумал: скоро уедет. Сколько наших… Нет, не наших – случайных людей как прибыло, так и убыло  с БАМа. А ведь их специально отбирали, они клялись, что доверие оправдают. Им было хорошо под знаменами комсомольского отряда в Крёмлёвском дворце. А здесь не продержались и двух-трех месяцев. Некоторые даже не уезжали – на плотах уплывали – побросав свои трудовые книжки. Уже в Лене подбирали…путешественников… А сбегали ещё и потому, что некуда было себя после работы деть.  В клубе – допотопная кинопередвижка, танцы под магнитофон – вот и все развлечения… Потому и раздражали его замечания курильщикам, хотя сам я не курю… Бесполезно всё это. А он: «Ты хочешь, чтобы за 10 – 15 минут люди перевоспитались? Нет, друг, сразу ничего не делается…»  А потом смотрю – самые заядлые паровозы выскакивают, пряча в рукавах сигареты: «Байков идет!» И клуб вскоре стал похож на учреждение культуры. Пристроили  подсобное помещение, обновили сцену, поставили дополнительные батареи. Меня тоже к этому делу привлёк: сам лично для клуба сколотил несколько скамеек. Другие обновили наглядную агитацию, развесили плакаты разные…

– Фотографии…

– Нет, фотографии появились с твоим приездом. Если и были снимки – так, карточки, наклеенные на ватман… Начали работать разные кружки: хоровой, танцевальный, театральный. Но отопление всё же слабеньким оказалось:  одну трубу прихватило в первый же серьёзный ночной мороз. Пытались ее отогревать паяльной лампой. Днём, вроде, отогрели.  А ночью клуб сгорел. Кстати, дня через три после торжественного открытия… Тогда подумал: «Самый подходящий момент настал… хоть и есть культработник, а работать ему …негде – от всего культурного заведения осталась кирпичная кинобудка… Теперь можно всем сделать ручкой…». Это утром, часов в пять, случилось, уже в восемь  он был у Витальки Корхова (начальника ПТО – авт.). На следующий день пошел с проектом к начальнику поезда, а в ближайшую субботу вывел всех комсомольцев посёлка на расчистку площадки от пожарища. А потом случилось то, чего никто не ожидал: на серпантине перевернулась машина со жжёным кирпичом, на которой с просеки ехали лесорубы.  Двое – Витя Бурлей и Гена Логинов – скончались на месте. А Ваня Арикаев и Зина Пашинская – в больнице…. Там, между прочим, ехали и наши орловские ребята – Володя Бочков и Ваня Машков. Они сидели у заднего борта кузова, их выбросило в завал из бревен. Им повезло больше –  упали между сваленными стволами. Брёвна и спасли их – приняли на себя удары падающих  кирпичей.

– Машина с  кирпичом! Да они все могли покалечиться еще на зимнике, при первой же колдобине.  Зачем же садились-то в эту машину?!

– А сейчас появись машина с кирпичом, мы с тобой  разве не сели? Вот и они – очень надо было ехать…  Это сейчас легко рассуждать: не всегда лучше плохо ехать, чем хорошо идти… А они …поехали.  Как услыхал: ребята на серпантине разбились – так и побежал. В тот день – 14 ноября – там весь посёлок был. Байков здесь был.  Мы с ним  ребят в больницу отправляли…  Вот тогда-то я первый и последний раз видел на его глазах слёзы. И понял, что ошибся: этот парень никуда не уедет…

…Ну а клуб мы восстановили и открыли в новый 1975 год…

– Смотри-ка 519 пикет! Ого! Отсюда мы в Звездный пешком постоянно ходили…

Это значит, мы отмахали не меньше 15 километров!

– Ура, до Звездного – девять километров!

– Считай, дошли… От силы –  ещё полтора часа и …

– И разбужу мужиков – скорее чайник, мы  с Чудничного пришли! Представляю, какие у них глаза будут!

Прислушались – гул далекого мотора. Оглянулись: со стороны Лены небо слегка посветлело. Попутная машина?! Минут через пять послышались ещё и  гудки, и вскоре на насыпи мы увидели свою …дрезину. Она двигалась медленно и сигналила – видимо, нас вызывала с дороги…

– Гляди-ка, нас не забыли, едут медленно, боятся проскочить…

– Скорее всего –  быстрее не могут…

Мы ринулись в нетронутый снег,  к железной дороге…

В раскрытую дверь нам протягивал руку улыбающийся Андреев…

– Так вы уже почти пришли! – воскликнул он удивленно. – А мы общими усилиями скорость всё же воткнули – первую… Вот и пилим благодаря уклону… Но так  лучше, чем стоять в мороз на перегоне… И даже лучше, чем идти …

– Но это, как минимум, спорный вопрос, – возразил Графов.

Он был рад, что долгий путь из Якурима в Звёздный заканчивается. Но все-таки на донышке души оставалась досада, что дойти пешком до намеченной в ночи цели не удалось…

– Тут до Звёздного – рукой подать. Ради спортивного интереса хотели… Но потом подумали: на станции вы узнаете, что мы добрались, начнете беспокоиться…

– Вот и  огни… Вставайте мужики. Долгожданный Звездный!

– Что, уже приехали? ­ – донесся чей-то сонный голос…

– Удивительно: кто-то в посёлке  ещё не спит…

– Это моя дожидается… Знает, что приеду…

Шел четвёртый час после полуночи. В такие моменты хорошо думается… Особенно, если смотришь на    ночные огни, после того, как отмахал почти 20 километров! Звёздный – это же целая  планетарная система, возникшая в западной части Млечного пути – таежной магистрали!   Растекаясь по сопке Любви, она полукольцом высвечивает склон сотнями созвездий. Сегодня один огонёк на этом склоне  засветился еще ярче. Как огни эти будут смотреться из окна купейного вагона скорого поезда Тында – Москва лет через десять?  Чьи воды, Нии или Таюры, ярче отразят сияние Звёздного? Я хочу когда-нибудь проехать здесь, только не зимой –  летним вечером, когда  вызвездятся все созвездия…

Грохоча, дрезина  миновала мост через Таюру. Сразу за пролетом высадилась первая группа пассажиров… На станции салон дрезины совсем опустел. Ушел в своё общежитие и Графов. Прощаясь, никто уже не вспоминал, как всех переполошила поломка в ночи. Доехали до дома – и, ладно,  это главное… Но среди нас был тот, кто шагнул в ночь, в мороз,  приняв на себя ответственность за здоровье пассажиров в терпящей бедствие  дрезине… В салон дрезины мы садились просто хорошими знакомыми, вышли из салона – друзьями…

Всё это будет потом, через два с половиной месяца…

– Как ты мог не заметить: я же тебе послал …пакет! – принимается ходить взад-вперёд мой утренний гость.  В его загадочной озорной улыбке сверкает озорной  огонек Звездного…

На улице – лето. В разгаре  – укладка. Вчера ещё  1400 метров звеньев стали дорогой.  Работали ночью.  А разве  ночью разглядишь, особенно, если  дождь, небольшой пакет?!

–        А ты с кем его передал? …

–        С машинистом Владимировым!

–        Это такой высокий крепкий мужичина?

–        Да, и фотокарточка его в твой объектив не вмещается…

–        Не видел. Он ко мне не подходил.

–        Да он и не должен подходить…

–        А говоришь – пакет передал…

–        Передал… И  упарился,  …грузя на сплотки его …

–        Грузя? Пакет!!! Тогда я его …получил. Мы всё получили – все восемь сплоток!

–    И  …письмо тебе написал… Прямо на рельсе.  А ты… не прочитал его, – огорчается мой друг.

Письмо?! Мне!!! И где – на рельсе! Как же я просмотрел?! Ах, да – ночь, темно, дождь… Надо будет завтра найти, что там Вовка  пишет?! Но главное не что. Главное ­ ‑ на чём! Не у каждого человека есть друг, который может себе позволить письма писать на рельсах, а отсылать железнодорожными платформами! Его  пакет  – семь звеньев, загруженных на двух открытых платформах – сплотках – мы, точно, распаковали и разложили по «листочкам»! На каждом листочке ‑ самая подробная и свежая информация о БАМе: какие звенья,  с какими техническими параметрами становятся железной дорогой. А теперь еще  на рельсах есть письмо лично мне.

Может быть, лоси, которые время от времени выходят на насыпь,  как раз  к этой информации и проявляют интерес?! При всём трепетном отношении к таёжной экзотике, всё-таки кое-какие поправки в своих пристрастиях я сделать должен. Можно, конечно, со всех ног мчаться на съёмку зверя, раз уж он вышел на дорогу. Но не пропустить бы тех, кто постоянно рядом, кто не выделяется среди новых знакомых. Некоторые из них уже заходят в мой  новый вагончик с думами о первопроходцах… И тех, кто пересылает, минуя почту, на самом необычном для эпистолярного жанра  материале письма: «ПиФ, тебе пакет!»…

Это не совсем обычные слова. Они возводят в ранг именного достояния обычное звено железной дороги и напоминают о месте, в которое определила меня судьба… И о материале, которым работаю…  Из него складывается  самый протяженный на земле  автограф – «…автограф века. Упрямый росчерк рельсов – БАМ…»

Я вспоминаю звеносборку, зашивку серебряного звена и ночное звёздное небо над дорогой.

Эту ночь хорошо вспоминать в жаркое лето, после дождичка, когда, кажется, что  в мире нет и быть не может стылых и холодных ночей… Конечно, случаются и другие, теплые, лунные ночи, в них тоже происходят некоторые события, порой даже очень интересные. Но если надо испытать сердце на степень горения, или узнать, на кого можно положиться в трудную минуту, выпадают почему-то  ночи стылые и холодные.

(продолжение следует)http://anatoly.irk0.ru/?page_id=1233://