Встречи на БАМе…

БАМ Казаков у Казакова 053 к 2

Фуга для трубы с оркестром.

Шофер Гриша ведет УАЗик осторожно, аккуратно объезжая рытвины и колдобины. Оранжевые «Магирусы» обгоняют нас играючи, словно невесть как объявившуюся на дороге черепашку. Рядом с водителем никто не сидит, зато на заднем сидении теснятся сразу три пассажира. На переднем, самом удобном и почётном начальственном месте, покачивается футляр баяна, привязанный ремнями к спинке кресла. Между мной и Леонидом Алхимовым, комсомольским секретарём Звёздного – баянист Юрий Иванович Казаков. Мы едем на трассу в бригаду Леонида Давыдовича Казакова. Юрий Иванович жадно смотрит на обочину дороги, где вот-вот покажется строение, в котором ему предстоит дать концерт…
– Как: зи-мов-ка?
– Зимовьё, Юрий Иванович, зи-мо-вьё! – уже в который раз повторяет Алхимов. Мы с Лёшей вроде оруженосцев, сопровождающих маэстро.
День ясный, солнечный. Сопки синими волнами накатываются на заснеженную долину Нии. Отголоски этого прибоя волн теребят и нашу машину. Водитель с осторожностью ныряет в распадки ручьёв, выруливает на подъёмы. Справа от дороги – ровная, как асфальт, полоса замерзшей речки. Если бы не цвет – ярко белый, слепящий, – можно предположить, что там – ровная дорога, а водитель по какому-то недоразумению выбирает самый ухабистый путь…
– Осторожнее, Гриша, – почти стонет, придерживая своё сокровище на первом сидении, Юрий Иванович. Мы с Алхимовым уже знаем, что везём не обыкновенный баян – многотембровый, готово-выборный. Задумал его Юрий Иванович давно, еще в начале своей артистической карьеры. Долго присматривался к баянным мастерам. И нашел его в селении Фили, под Москвой. Полтора года русский умелец Фёдор Фиганов вручную вырезал каждую деталь инструмента. Музыканту свой дом пришлось продать, чтобы на вырученные деньги выкупить баян. За эти деньги можно было приобрести два автомобиля «Волга». Зато теперь Казакова возит …баян. Ещё он может звучать, как аккордеон, как орган. Из футляра музыкальное сокровище вынимают только в концертном зале.
Перед концертом в Звёздном Казаков очень огорчился, узнав, что …Казакова в зале не будет. Да, он понимает – у бригады – ударный перегон, сдаточный объект. Трубу надо было сдать под отсыпку ещё вчера. Разве это правильно: бетонщики, которыми руководит делегат съезда, уезжают слушать какие-то фуги, показывая …большую фигу механизаторам, которые в тот момент должны отсыпать трубу на 78 километре?! После концерта в Звёздном баянист объявил: дальше по БАМу, пока не выступит у Казакова, не поедет. Его стали дружно отговаривать: на трассе нет условий. Это даже не клуб, не теплый дом, в котором можно открыть футляр с редким инструментом. Это – зимовьё. Здесь и спальня на нарах, и столовая, в которой печка из железной бочки, и контора с единственным общим обеденным столом – всё сразу. Но маэстро непреклонен: зимовьё будет ещё и концертным залом! В этой роли оно не выступало потому, что в нём артисты не …выступали. А он – выступит!
…Гриша, молчаливый водитель, сжимает губы – уже, наверное, в десятый раз отсылает своего начальника далеко за трубу, к которой он должен доставить музыканта. Как же неосмотрительно выделить в распоряжение капризного баяна свою машину. Гриша с нетерпением ждёт излучины реки, где бригада строит свою водопропускную трубу.
– Перед гастролями включаю радио и слышу: «…выступает бригадир Казаков»! «Маша, – кричу жене, Казаков с БАМа на съезде выступает! А она: «А он не из Архангельска?» Нет, об этом ничего не говорит, только о том, что преобразовывает суровый сибирский край»… Жена: «Поедешь на БАМ, – там и узнаешь»… Я тогда посмеялся: где же его там искать буду: БАМ – это тысячи километров. Года не хватит, чтобы его объехать. А когда узнал, что гастроли начнутся со Звёздного, обрадовался: здесь же Леонид Давыдович работает! Как же я могу мимо Казакова проехать?!
Едва заметное покачивание на ухабе, прерывает размышления Казакова:
– Осторожнее, Гриша!
Неровность на дороге его не только отвлекает от дум о встрече с Казаковым. Слово, которое он повторил много раз, выскакивает из головы, словно камешек из-под колеса. Юрий Иванович морщась, пытается вспомнить и не может – топчется, как в глубоком сугробе. Вот, где-то тут оно, это очень зимнее слово …
– Как: зимов-ка?
– Зи-мо-вьё! – разом подхватываем мы с Алхимовым.
– Зи-мо-вьё… Надо записать, – словно выдавливает аккорд на баяне, вздыхает Казаков.
– Всё, приехали, – с облегчением объявляет водитель Гриша, показывая на приземистое деревянное строение у полоски белого чистого снега.
Машина сворачивает с притрассовой дороги, по крутому спуску, густо посыпанному шлаком, съезжает к реке и останавливается.
БАМ242

Юрий Иванович, щурясь от яркого весеннего солнца, спрыгивает на подтаявший снег. Освобождает от ремней футляр и сам несёт его к зимовью. Мы с Алхимовым успеваем распахнуть двери в невысокое бревенчатое строение. Внутри приземистой деревянной избушки довольно просторно. Единственное окошечко, несмотря на яркий день, света пропускает мало. Но афиша на стене – «Концерт Ю.Казакова» – бросается в глаза сразу. Аппетитно пахнет зажаристыми котлетами… Тут и я вспоминаю, что утром в своём вагончике успел выпить только чашечку растворимого кофе… Как ясный день сияет круглолицая повариха Надя Афанасьева! Ей не больше двадцати, она моя землячка, со Ставрополья. Успевает помешать борщевую зправку и посмотреть на баян, который гость извлекает из футляра – окончила как-никак музыкалку по классу баяна… Казаков первым делом определяет место для инструмента – перед концертом баян должен привыкнуть к атмосфере «зала». Мы двигаем столы, длинные широкие скамейки – готовим подиум и зрительский амфитеатр для выступления баяниста. Юрий Иванович улыбается: в подобных условиях ему ещё бывать не приходилось…Почти как на фронте, в блиндаже, в котором выступал его отец, участник фронтовых артистических бригад баянист Иван Казаков. Конечно, шумовой фон здесь другой – не слышно канонады, не вздрагивают от близких разрывов стены зимовья. И речка здесь, как невеста – под фатой. Имя у неё пушистое, словно иней – Ния. Казаков оглядывает величественные ели на противоположном берегу, потом идёт к котловану. От бетономешалки отходит рослый парень в свитере толстой вязки и черном пиджаке. Кивнув нам с Алхимовым, как старым знакомым, он направляется к гостю, протягивает свою широкую ладонь.
– Казаков.
– Казаков, – отвечает, всё ещё щурясь, Юрий Иванович.
– Бригадир, делегат, – смеясь, говорит Алхимов. А я добавляю.
– Баянист, Заслуженный артист республики…
Бригадир Казаков уводит гостя на объект… В котловане почти закончено бетонное ложе для водопропускной трубы. Здесь «оркестр» под управлением Леонида Казакова исполняет магистральное фундаментальное произведение – трубу бетонную, водопропускную. Пожимая руки своим будущим слушателям, Юрий Иванович не забывает о самом Казакове.
– Лёня, а сам-то откуда?
– Из Курской области… Деревня такая была – Дубки. Сейчас её нет – распахали. Мать живёт теперь в райцентре. Туда с сестрой и братом переехали. Езжу к ним в отпуск слушать курских соловьев. Они еще лучше на месте распаханной деревни стали петь…
– Так прямо из Курской области и сюда?
– Нет, до БАМа я поработал в Ручье…Это небольшой посёлок под Усть-Кутом. Там и застала меня новая стройка. И жена: поехали да поехали. Слишком красиво расписывали в газетах новую стройку. Она и в Звёздный написала: можно ли здесь устроиться на работу? Но мне сказала об этом, когда получила ответ – приезжайте! В Звёздном почти год уже работал отряд XVII съезда комсомола.
– Тот, который два года назад мы провожали с Комсомольской площади?
– Тот самый. У меня полбригады из того отряда. И со всего Советского Союза. Тут и Урал, и Ставрополье, и Казахстан, и Чита…
Юрий Иванович глядя на тяжёлые руки Леонида, его крупную фигуру, уверенные движения, слушает о бойцах отряда. А бетонщики – Юра Спиридович, Володя Кошелев, Володя Кучма, Коля Кузьмич, Лёша Камаев, Рахим Умаров, Петя Еремеев – не отрываясь от работы, нет-нет да и оглянутся на любопытного человека. Не каждый день на трассе гости. А уж музыканты – и подавно. А тут не просто артист – как успела шепнуть Надя Афанасьева – лучший баянист СССР! А Надя зря говорить не будет – у неё по части баяна – музыкальное образование … И всем им выпало счастье работать в бригаде …Казакова. Потому баянист Казаков и здесь, на 78 километре трассы. Им не терпится услышать знаменитый баян, но до обеда они должны завершить бетонирование последней секции фундамента. Сам бригадир уже начал монтаж железобетона… Не останавливается даже на перекур. Задымил сигару и тут же просигналил крановщику: «Двойку давай!» Уперся, как домкрат, двумя руками в бетонное кольцо. Оно, как маятник, качнулась на тросах автокрана. Поворот головы – знак крановщику – и кольцо навечно впечатывается в фундамент. Ни одного суетливого движения. Хотелось сказать что-то одобряющее бородатому парню с открытым добродушным лицом. Тот подставил монтажный ломик, и, благодаря рычагу, кольцо направилось в то место, где и положено ему стоять по проекту.


– Вы тоже, Андрей, из того отряда?
– Нет, на съезд я опоздал. А ждать другого съезда удержа не хватило. Вот и напросился, чтобы послали с пленума.
– А что, с …пленумов тоже посылают? – удивился музыкант.
– Не слушайте вы его, – проворчал молчавший всё время Умаров. – Это он так прикалывается над корреспондентами, которые больше как про съезд, вопросов не знают. Для них «боец отряда» – прямо-таки Лауреат премии комсомола.
Рядом работает бетономешалка, у которой управлялся очень подвижный невысокий парень. И каждый из бетонщиков, словно музыкант в оркестре, ведет свою партию с упоением и вдохновением. А дирижирует здесь его однофамилец. И так захотелось Юрию Ивановичу вплести в мелодию этого оркестра свой аккорд, что не выдержал, подошёл к худощавому парню и попросил лопату. Тот с некоторым изумлением уступил инструмент.
Казаков с усилием несколько раз вонзает совок до самого черенка в кучу щебня, уверенно работает лопатой. Бригадир оглянулся на неожиданного помощника… Одобрительно кивнул – не забыл музыкант древний немузыкальный инструмент казаков… Заулыбались и остальные бетонщики.
– Теперь с полным основанием можем говорить: труба Казаковых…
– Может, зачислим Юрия Ивановича в состав бригады?
– Мысль интересная… Но не бесспорная…
– Это почему же?
– Не будем знать, какого Казакова слушать…
– Кажется, пора на обед – вон Надя бежит…
– Юрий Иванович, ребята, пожалуйте, к нашему …шалашу… – показал на деревянную избушку. – Его пришлось взять в аренду у местного охотника… На два месяца… Тут и дом, и контора, и ресторан: «У заснеженной Нии»… Отведаете наших харчей …
– Нет-нет, на обед я ещё не заработал… Но вы обедайте, а играть буду я после обеда…
Но бетонщики не поддержали гостя: музыка лучше усваивается, если слушать на голодный желудок. Приблизившись к зимовью, мы с Алхимовым с опаской оглянулись: показалось, что двоится …в ушах. Но из приоткрытых дверей зимовья действительно журчит баянная мелодия. Но Казаковы ещё у котлована о чем-то оживлённо общаются – они замыкают бригадное шествие! То есть мелодию играет кто-то другой! Мы , конечно, узнали «Светит месяц». Меня ещё в начальных классах одноклассник Леша Двуреков учил её играть на своём баяне. Но с Леней Алхимовым, после того, как узнали о стоимости инструмента, мы даже к полировке баяна боимся прикоснуться. А в зимовье уже кто-то пытается извлекать из него звуки… И этот кто-то – повариха Надя! Ну, Надежда… Такое коленце выкинула! Ей, видите ли – скучно стало. Не удержалась выпускница музыкальной школы: в зимовье баян простаивает. Ты ещё не знаешь, как огорчится мастер, увидев, что к его баяну прикоснулся дилетант… Да и музицируешь ты, хотя где-то и училась, очень приблизительно. Твой месяц …светит, как та луна, которая пробивается сквозь волнистые туманы. А звучит инструмент маэстро так же весело, как льётся на печальные поляны свет упомянутого светила. И ребят, узревших открывшуюся картину «Не ждали…», ты распотешила.
– Ребята, посмотрите: Надежда осваивает смежную специальность!
– Вот тебе и «Светит …незнакомая звезда».
– А мы всё: труба да труба. …
– Давно надо бы …баян просить у Казакова…
– Сегодня на первое музыкальный салат «Надежда»…
– И на первое, и на второе, и на третье будет баян! – разрумянилась смущенная повариха, осторожно укладывая инструмент на место. И только она отошла от стола, как в зимовье вошел музыкант, а следом протиснулся и бригадир. Мы с Алхимовым замерли: уловил ли музыкальную импровизацию знаменитый музыкант? К тому, что кухарки должны государством управлять, мы привыкли. Но от то, что они будут пенять своим искусством свет, используя инструменты знаменитых музыкантов, становится как–то тоскливо…
Баянист привычным движением поднял инструмент, накинул на плечи широкие, обшитые мягкой зелёной тканью ремни. Бригада расселась на скамейки. Те, кому не хватило места у стола, взобрались на нары. Место для «сцены» Казаков выбрал как истинно русский человек. Применимо к баяну вряд ли можно сказать: плясать от печки. Но музыка, точно – польется от печки – именно здесь уселся музыкант. Готовясь к выступлению, бросил, разогревая руки, пальцы по кнопочной клавиатуре. Инструмент с готовностью отозвался. Склонив ухо к мехам, Казаков прислушался – весеннюю дорогу перенес без малейшего напряжения. Переключил регистр – и под низким потолком завис органный аккорд… Поднял голову – заиграл увереннее, во весь объём воздуха, заключённого в меха баяна… Звуки, отраженные от низкого потолка, грубого дощатого пола, заметались в тесном пространстве. Казаков поморщился, ослабил общее усилие на инструмент. Вот так лучше для этого зала, – решил для себя.
Выполняя обязанности ведущего концерта, Алхимов объявил:
– Ребята, перед вами выступит заслуженный артист республики, мастер игры на баяне, лауреат многих международных конкурсов Юрий Иванович Казаков.
Но перед тем, как объявить первый номер, музыкант представил свой инструмент, рассказал о мастере, который сотворил это музыкальное чудо. Коротко упомянул о новых возможностях баяна, благодаря которым он может играть классику, даже исполнять органные фуги Баха.
– Поскольку я представляю искусство баяна, инструмента истинно русского, народного, своё выступление начну с русских народных песен.
И в зимовье над Нией пришла великая русская мелодия. Она сначала робко прошелестела березовым осенним листопадом, затем прошлась по охотничьему зимовью зябкой метелицей, разрумянила повариху, которая в такт музыке зашевелила пальцами, словно и сама участвовала в этом явлении музыки на берег таёжной речушки с удивительно напевным названием… Разразилась залихватской застольной, покуражилась в молодецкой удали и снова притихла у теплой печки, на которой томился вкусный обед…
Удивительно легко думается под заполнившие всё зимовьё звуки казаковского баяна… Я смотрю на сидящего в торце стола бригадира и вспоминаю первую встречу с Леонидом Казаковым на 519 пикете, где в фундамент трубы моя бригада укладывала бетон. С запада на распадок давно надвинулся вал отсыпаемой насыпи… Механизаторы поглядывали на нас сверху – мы старались с фундаментом изо всех сил, но сроки с вводом водопропускной трубы уже затягивались. А ещё надо было смонтировать железобетонные кольца на протяжении почти ста метров… Когда бетонные работы заканчивались, на объект пришла бригада Казакова. «Казаков, бригадир», – пронеслось по бригаде. И тут я увидел сильного рослого парня. От него дышало спокойствием и уверенностью. Задвигались оранжевые стрелы японского автокрана «Като». И как-то незаметно и быстро самая большая труба перегона начала принимать очертания, которые давно ожидали механизаторы. Монтажники ещё не установили открылки, как желтый вал насыпи стал наваливаться на многоступенчатую конструкцию… Мы с Казаковом ещё знакомы не были и не общались – каждый занят был своей работой. Да и к тому же и он, и его бригада, особым многословием не выделялись. Познакомились ближе позднее, когда я переселился в вагончик. Его установили полкой выше коттеджа, в котором жил бригадир. Казаков приходил ко мне за охотничьими лыжами – вокруг посёлка были огромные сугробы, а ему, заядлому рыболову, не терпелось разведать рыбные ямы на Таюре и Ние выше по течению…
С того памятного съезда, на котором его высмотрел знаменитый баянист, Казаков привёз неподъёмные чемоданы …книг – для бригады и друзей. Так в моём вагончике оказались дневники Константина Симонова «Разные дни войны»…
Может в эти минуты, когда маэстро тронул клавиши, и зимовье заполнил все проникающий и норовящий выскользнуть в щель неплотно прикрытой двери «Полёт шмеля», он вспомнил первый неласковый зимний месяц на БАМе? С одним «шмелём» он имел честь познакомиться в первые же дни работы…
…Его определили в бригаду лесорубов, которая тянула в тайге к Звёздному линию связи. Бригадой руководил бойкий и необязательный парень. Если у него было хорошее настроение, – дело кипело – бригада работала, как заведённая. Но если бригадир утром встал не с той ноги, вся бригада от него шарахалась, и дело стопорилось. Так было и в тот день, когда бригада продолжала установку опор линии связи. На пути связистов оказалась сухая лесина и возникла надобность в бензопиле. Но оказалось, бригадир забыл её на базе. За инструментом в зимовьё, до которого было максимум полчаса хода, бригадир пошёл сам. Проходит час, другой. Уже все сучья с окрестного сухостоя сожжены в костре, а бригадира с «Дружбой» нет.
– Может, случилось что в зимовье? – стали гадать парни. И уже решили отправить на базу человека, но тут бригадир объявился…
– Что-то случилось? Почему так долго? – сдержанно спросил Казаков, а самого распирало от возмущения: для того чтобы сходить туда и обратно и даже два раза попить чаю в зимовье и часа много… Но если уж не удосужился подумать о работе заранее, не заставляй всю бригаду почти три часа терять!
– Я вам не вьючное животное, чтобы быстро… Быстро знаешь что делается? – в сердцах крикнул бригадир и швырнул «Дружбу» под ноги. – И перед всякими …не обязан отчитываться…
Пила, задев сваленную валёжину, подпрыгнула. Из отскочившего при ударе шланга тонкой струйкой полился бензин. Кто-то из бригады бросился поднимать бензопилу. Казаков выставил руку и перехватил расторопного парня своими жесткими пальцами.
– Пусть сам… – и показал бригадиру на бензопилу. – Поднимай…
– Что?!! Кто ты такой, чтоб тут распоряжаться?!! – вспыхнул бригадир, наступая на Казакова.
– Ну, ты, не …лошадь! – и Казаков неожиданно для себя схватил вспетушившегося бригадира за грудки. – Я тот, кто приехал строить дорогу. А если строить так, как ты за «Дружбой» ходишь, мы и за двадцать лет ничего не построим. А если тебе процесс ходьбы нравится, тогда и … дальше иди, – без тебя мы управимся быстрее!
Бригадир побледнел, что-то залепетал про валёжину, через которую он упал и …заблудился…
– А зачем пошёл, если по тайге ходить не умеешь? – сказал Казаков, остывая и отпуская бригадира, – Так и до беды недалеко… Теперь будешь ходить только по протоптанным тропинкам. Или по лыжне…
Он сам поднял «Дружбу, присоединил отскочивший шланг и свалил сухостойное дерево. Бензопилу не выпускал из рук, несмотря на попытки бригадира завладеть инструментом. Упущенные часы наверстывали до самого темна. День начинали с одним бригадиром, заканчивали с другим…
Сейчас бригада обтерлась, устоялась. Вот взять Алексея Камаева. Бывший моряк. Отчаянный парень. В работе редко кто за ним угонится. Но в посёлке он стал известным после приезда олимпийской сборной СССР по боксу. Сначала знаменитые чемпионы продемонстрировали показательные бои. Потом заслуженный мастер спорта пригласил на ринг желающих продемонстрировать бойцовские качества строителей Байкало-Амурской. Так, чтобы они, боксёры сборной, почувствовали сильную руку и уехали с твердой уверенностью – эти парни пробьются от Байкала до Амура… Толпа вокруг ринга вмиг присмирела. Девушки с тревогой и насмешливым любопытством стали поглядывать на своих рыцарей.
– Эх, была ни была, – сказал себе сам Камаев, протискиваясь сквозь толпу в центр круга. Во время службы во флоте, Алексей «баловался» боксом – ходил на тренировки и даже, выиграл несколько боёв на флотских соревнованиях. Друзья убеждали его заняться боксом серьёзно. Но срок службы закончился, и Алексей уехал на БАМ. Был он крепко сбитым, широкоплечим парнем, роста выше среднего. Таёжный воздух и тяжёлая физическая работа ещё больше укрепили мышцы, и он без труда продержался против знаменитого чемпиона целый раунд. Впрочем, олимпийский чемпион боксировал великодушно. Удары в незащищённые участки корпуса лишь обозначал, словами подбадривал партнёра, приглашая к более активным действиям. Камаев, поддерживаемый болельщиками, пошёл в атаку. И хотя его удары сотрясали только воздух, зрители в перерыве наградил его аплодисментами и возгласами: «Молодец, Лёха!»
Во втором раунде Алексей совсем забыл о защите. Он вперёд не просто пошёл – ринулся. Соперник, весивший на добрый десяток килограммов меньше, приумолк, больше парня не подбадривал и уж тем более не призывал атаковать. Он все чаще работал в защите, уклоняясь от назойливых перчаток партнера. Один из ударов Алексея всё же достиг цели: чемпион пошатнулся, но устоял. Но вскоре после этого показательный бой закончился – удар любителя бокса позволил чемпиону ощутить себя на настоящем ринге. Из толпы зрителей уже неслось восторженное: «Лё-ха, Лё-ха!» Камаеву даже показалось, что слышит, как его имя выкрикивает русоволосая незнакомка. Наступая на чемпиона, он попытался так повернуться на ринге, чтобы видеть её.
Но вдруг болельщики разом все умолкли, послышался чей-то визг, общий вздох завис над импровизированным рингом, а Алексей понял, что летит на пол. Куда-то стремительно рванулись верхушки елей, окружающих поляну, косо пронеслись, перечёркивая синее небо, белые облака. Затем не несколько секунд всё пропало… Очнулся от того, что ему в лицо брызгали воду. Он увидел испуганные глаза тренера: «Живой, парень?!» Несмотря на строжайший запрет, чемпион ответил дерзкому любителю боксу по полной программе – не смог простить пропущенный удар… Вернее, организм спортсмена ударом отреагировал на удар…
После боя с Олимпийским чемпионом, Камаев стал знаменитостью. Его узнавали все и встречали восторженно, будто он по крайней мере чемпионат СССР выиграл… Во всяком случае, Люба – так звали ту незнакомую болельщицу – вскоре призналась Алексею, что больше всего хотела, чтобы он проиграл по очкам. И очень рассердилась на Алексея, когда тот неосмотрительно позволил себе разозлить чемпиона… Алексей не обиделся: если жена тебе желает поражения, это не значит, что ты проиграл…
Я обратил внимание на эту пару ещё на прорабском участке. Перед работой в ожидании транспорта все оживлённо общались – не виделись целую ночь. А Люба и Леша уединялись на брёвнышке за зимовьём, и смотрели с крутого берега на Нию. В том, летнем течение речки, в их состоянии было что-то от русских мелодий, от светлого вальса, который сейчас льётся из баяна знаменитого музыканта.
Краем глаза я наблюдаю за ребятами, за их лицами. Им хочется что-то сказать музыканту, но они не решаются отнимать у концерта время. Но глаза и руки парней всё же выпрашивают у Казакова новый номер. Парни хлопают мощно, будто укладывают бетонные блоки. Они переглядываются, глаза блестят. Хорошо, что он приехал, этот баянист Казаков.
Напротив меня сидит Казаков-бригадир. Не могу сказать, что концерт его полностью захватил. Он слушает почтительно, но мысли его не сфокусировались на концерте. Это и понятно: наступила весна. Прежде чем рыть котлованы, надо придумать, как отвести от будущих фундаментов талую воду… Значит, не завтра, так послезавтра надо кого-то из ребят – Камаева или Доскача – отправлять на соседний объект готовить новый котлован. А здесь останется только открылки смонтировать, которые почему-то отстали от колец и запропастились где-то в пути. Где их теперь искать? Без открылок трубу госкомиссия не примет, значит, бригада задержит укладку… Открылки – прямо-таки какая-то напасть на их бригаду!
И вдруг перемена в звучании баяна отодвинула привычные железобетонные проблемы на недосягаемое расстояние. Он покосился на рядом сидящего Андрея Доскача – тот в концерт давно ушёл с головой. Звуки мощные, никогда прежде им не слышанные, заполнили всё пространство в зимовье, как заполняют крепкие монолитные изделия помещение склада. Казаков-бригадир протиснулся в узкое пространство, которое ещё оставалось между ним и Доскачем, и спросил шепотом: что?


– Токката и фуга Баха для органа, – также шепотом Андрей. Теперь уже бригадир, не отвлекаясь на производство, вслушивался в тревожно-торжественную музыку. Он хотя и подтрунивал над собой, когда вечерами в зимовье возникали музыкальные споры: «Мне ещё при рождении медведь на ухо наступил», – теперь почувствовал, что не зря в детстве трудились над его колыбелькой курские соловьи. Он даже выпрямил спину и подался вперёд, вслушиваясь в мощное звучание баяна. Он не мог сказать, что продолжающийся концерт ласкал его слух. Но теперь ему в голову пришла мысль, что музыка и работа его непостижимым образом связаны, переплетены между собой. Словно баянист Казаков узнал, что композитор Бах в своем средневековом далеке думал о …БАМе. А для того, чтобы его токката и фуга ре минор прозвучала в охотничьем зимовье, он, специально для этого концерта, в своём органном произведение что-то дописал. Баянист Казаков понял это… И вот Казаков, не выходя из бревенчатого зимовья, слушает токкату и фугу в исполнении Казакова. Волосы баяниста чуть растрепались, хотя и держит он голову прямо, лишь изредка позволяя себе наклониться к мехам. Иногда его брови чуть приподнимаются, губы трогает легкая улыбка. Он удивлён и поражен необычайным звуком, который рождается в пространстве, ограниченном бревенчатыми стенами. Таким он свой баян еще …не слышал. Наверняка, эта «филармония», срубленная из стволов окружающих деревьев – а у реки много высоких елей – обладает удивительным музыкальным резонансом…
Дверь в зимовье распахнулась – вошёл прораб Львов. Два шага шагнул и остановился. Со света он, конечно, не сразу разглядел музыканта и аудиторию, но застыл на месте, осмысливая музыкальную начинку прежде не отметившегося таким звучанием зимовья.… Лица слушателей от проникшего в дверной проём весеннего света засветились. И лицо музыканта загорелось, затрепетало, словно свеча на ветру… Последний заключительный аккорд неспешно выплыл в приоткрытую дверь, а прораб стоял и слушал, пока звуки не погасли над недалёким котлованом. Раздались тяжелые, сначала недружные хлопки, а потом частые и мощные, как монолитный бетон, аплодисменты. И лицо музыканта в лучах, отраженных от мартовского снега, сияло счастливой улыбкой…
– Ехал …казак… – чуть улыбнувшись, объявляет баянист следующую музыкальную картинку…
Слышно стало, как за бревенчатыми стенами на притрассовой дороге урчат самосвалы. И снова затихло зимовьё. Обычно музыкант заканчивал другим произведением. Но здесь, над заснеженной Нией, он решил, что концерт должен завершиться именно этим номером… И по нехоженым тропкам поскакал казак задунайский. Его переполняют мысли и радости от ожидания скорой встречи с родиной, отцом, матерью, родимым домом. Музыка бурлит баянным ликованием – казак дома! Бригада дружно гремит ладонями. Музыкальная пыль от казачьего скакуна ещё не улеглась, а слушатели требуют – не останавливайтесь, музыкант, играйте ещё! И баянист снова поднимает руки, и его пальцы, словно резвые скакуны, продолжают замысловатый бег по клавиатуре. Хорошо! Вот так и дальше, с нами, вверх по речке – туда, куда устремилась новая дорога! А ведь они могли и не встретиться с Казаковым – их соло на водопропускной трубе забирало все рабочее время… Повезло, что они – казаковцы. И маэстро Казаков настоял на том, чтобы его гастрольная поездка прошла через 78 километр… Если музыкальная картина, которую они только что услышали, называется «Ехал казак…», то весь концерт они назовут: «Приехал Казаков…» Вон сколько километров пролетел, проехал, чтобы в этот мартовский день оказаться в зимовье на берегу Нии! И здесь, где Казаковы встретились, они назовут построенный объект трубой Казаковых…
…Но вот Юрий Иванович, встал, поклонился – всё, ребята, концерт окончен! Хоть я и не имею дело с бетоном, но баян мой тоже имеет вес… Кроме того – я же вас от срочного дела отрываю…
– Спасибо, Юрий Иванович! Никогда не слышал ничего подобного. А так, чтобы Бах в зимовье – и представить себе не мог, – встал со своего места бригадир. Он уже известный на БАМе человек. А скоро ещё и Звезда Героя труда украсит его грудь. И будет в её сиянии блеск концерта баяниста Юрия Казакова… Тут Лёня, оглянувшись на своих ребят, неожиданно для себя попросил:
– А можно, Юрий Иванович, Баха, фугу, ещё раз, а?!
… Своим вытомившимся на печи обедом повариха Надя так растрогала баяниста, что он не устоя – разрешил–таки ей повторить «Светит месяц» – на бис. Мы с Алхимовым переглянулись. Сначала маэстро прикоснулся к трубе на 78 километре, потом и бригада ответным желанием Наденьки Афанасьевой пробежалась тонкими пальчиками по инструменту мастера…
После обеда вся аудитория вышла проводить баяниста. Я делаю снимок у зимовья. На добрую память. Юрий Иванович и Леонид Давыдович стали в центре, а бетонщики, словно растянутые меха играющего баяна, выстроилась по обе стороны Казаковых…
Наша машина берёт курс на Нию, – вечером там запланирован концерт. А дальше баяниста повезут по эстафете грузины – в Магистральный и дальше по трассе… На переднем сидении сидит сияющий Алхимов. Первый оруженосец, как и положено ему по статусу, на своих коленях крепко удерживает … музыкальное копьё, которое французы уже окрестили органом на коленях… Гриша набирает скорость. Самосвалы нас уже не обгоняют, но маэстро не замечает колдобин. Первый бой его оружие выдержало. Он едет дальше, наш прекрасный странствующий рыцарь. Он пронзает таёжное пространство своим баяном и укрепляет веру молодых последователей его великого земляка Ломоносова – тот ещё в 18 веке о богатствах Сибири говаривал. Для того, чтобы придти к такому мнению, великому помору пришлось до Москвы пешком добираться. У меня в голове стоят раскатистые аккорды и возгласы монтажников – бетонщиков: Баха… Как прекрасно сочетаются эти звуки: БАМ, БАХ! Для этого, чтобы выяснить это, другому помору пришлось проехать почти всю страну – одному, без провожатых, с органом на руках, и найти свою аудитории в приземистом зимовье. А бригада Леонида Казакова к словам: многотембровый, готово-выборный – с полным основанием может добавить и своё определение: охотничье-зимовейный…
Первые несколько километров Юрий Иванович отрешённо молчит, словно в следующий поселок по трассе мы увозили футляр от инструмента, а он с баяном всё ещё оставался в зимовье . А, может, вспоминая рассказы отца о концертах в годы войны, думает о том, что и мирное охотничье зимовье почему-то походит на фронтовые блиндажи…
Затем, словно очнувшись, спрашивает:
– Сколько длился концерт?
– Полтора часа…
– А я-то думал – минут двадцать…
День яркий, солнечный, давно перевалил за середину. На сопки наваливается синева морозного вечера. Поперёк зимника, как шпалы под рельсы, ложатся длинные тени деревьев.
– Вы уж не забудьте: пришлите снимки… – И, минуту помолчав, добавил: – Это был самый счастливый день моей жизни…. Я сегодня играл в самом лучшем концертном зале. В зи-мо-вьё… Вот, видите, и название запомнил: зи-мо-вьё…

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *