1. Гори, пылай, моя …звезда!
“-Здравствуй, друг заговоривший! Что-то проснулось в тебе, что-то сподобило на это душевное действие… Впрочем, сейчас это занятие несколько не обременительное – включил компьютер, ткнул пальцем в клавиатуру – и общайся с миром, получай ответы на все свои вопросы…
Пока живём в Подмосковье… Всего десятка два старых бревенчатых домов – маленькая деревушка Игнатьево. Срублена она на вершине пологого холма. Бревенчатые дома подковой охватывают луг, в центре которого синеет маленький пруд… В зеркале водоёма отражается небольшая березовая рощица. Очаровательная картина, достойная кисти Левитана! Берёзки, словно девушки, выбежавшие из бревенчатых избушек на цветущий луг, чтобы полюбоваться на свои сарафаны, да так и остались на берегу. Наверное, одной из них была наш новый друг Ольга Васильевна… Она живет в огромном двухэтажном бревенчатом доме, который построила лет семь-восемь назад. По проекту здесь должна быть воскресная школа. На холме, который, как говорит хозяйка, является высшей точкой Подмосковья, плотники срубили и деревянную церковь. Но в одну ненастную грозовую ночь почти готовое деревянное строение неожиданно сгорело… Замыслы, созвучные намоленному месту, рухнули в огне пожарища. Такое трудно пережить… В самой деревне постоянно проживают лишь несколько человек. Остальные приезжают в родные поместья или купленные под дачи дома на лето.
С вершины деревенского холма видны храмы в двух соседних селах и купола соборов Сергиево-Троицкой лавры. Места старорусские, намоленные. Здесь услышать можно, как «…над колокольчиковым лугом собор звонит в колокола»! Окрестные подмосковные леса сохраняют свои тайны ещё со времен Сергия Радонежского…
Вокруг деревни, в радиусе километра, больших деревьев нет. Когда-то и здесь росли могучие сосны и ели. Потом лес раскорчевали, освободив место для деревушки, пруда и полей. Но сельскохозяйственный пыл в последнее десятилетие совсем затух – поля потихоньку зарастают ольхой, осинником и … новыми коттеджиками. Но главной растительностью всего окружающего пространства остаются цветы – неприхотливый и упрямый ИВАН-ЧАЙ.
Его соцветья загораются здесь в начале лета… Упругие тонкие стебли, выстреливая цветочными корзинками, устраивают сплошной малиновый фейерверк на высоте человеческого роста. Первые лучи летнего солнца зажигают заросли иван-чая на дальних склонах к нашему холму и быстро охватывают все окрестное пространство. У околицы малиновый пал задерживается, выжидательно посматривая через хлипкие заборы на грядки, где растут картошка, огурцы и капуста… Растения, так полюбившиеся нам на таёжных просеках, вырубках, старых пожарищах в Приангарье, у Байкала, не оставляют меня и в Подмосковье… Цветом здешний иван-чай бледнее своих далёких сибирских родственников. Но и там, и здесь эти растения выполняет поставленную природой задачу: выстилает из венчиков цветов и стебельков травы на обожженной, потревоженной строительной техникой земле живую ковровую дорожку. Вот по ней и возвращаются на искореженную территорию большие деревья. Сначала, когда цветущие цветочные корзинки, грациозно покачиваясь на длинных стеблях, буйствуют на открытых солнцу полянах, корни этих растений приводят в чувство землю. Но через года два-три незаметно уходят в тень вырастающих на подготовленной почве осинок, березок, а затем – и елочек, сосенок… Укореняясь на новых землях, деревья постепенно вытесняют все цветы. Но семена иван-чая уже разлетелись в разные стороны… Пригреет солнышко – и они, зацепившись за кочку, провалившись в трещину дадут всходы…
Вот так и мы, как семена иван-чая, пытаемся прорасти, закрепиться на необжитых территориях. У большинства этот процесс происходит мучительно… Наиболее удачливые, переехавшие в большие города, освоились быстро. Они возвели новые дома в окололостоличном пространстве, продолжают обустраивать среднюю полосу и живут спокойно, им…
… …, даже снов не снится.
Углы в обход, спрямляют виражи…
Вдруг старая газетная страница
Напомнит им: была другая жизнь…
В четверостишьи из самого первого сборника поэтов БАМа я кое-что изменил… Пусть простит меня автор (к нему я обязательно вернусь), время, в котором мы сейчас живём и которое пережили на таёжной стройке, тогда было будущим и настоящим. Но сейчас о событиях того времени говорим как о прошлом: да, это была другая жизнь…
А за окном – зима. Поля занесены глубокими снегами. Но, как упрямая щетина на щеках, среди сугробов торчат почерневшие и высохшие стебли отцветшего иван-чая. За околицей, на опушке леса, механизаторы разрабатывают песчаный карьер. Здесь лес теснят бульдозерами, а потом, чтобы бревна не мешали механизмам, распиливают на чурки и развозят по окрестным деревушкам. Печь в нашем доме исправно служит жильцам более полувека. Сам дом тоже построен из брёвен, которые здесь когда-то росли. Подношу зажженную спичку к мелко наколотым щепкам – гори, пылай, моя звезда! Но смолистые полешки гореть не хотят: шипят, пыхтят, вздыхают – печалятся по вчерашнему дню, когда они были большими и счастливыми деревьями… Какие заманчивые перспективы тогда перед ними открывались! Раскинув в большом лесу горделивые кроны, они ничуть не сомневались, что заложенные природой формы сохранят до глубокой зрелости. А там… Там, может быть, превратятся в большой деревянный храм, каких во все времена много было на Руси. Или в деревенский дом (тоже хорошо), окнами на пруд и берёзовую рощу – похожий на тот, который сейчас возвышается над холмом и светится, как корона царствующего монарха…
Но всё же наехали на них железными колёсами, свалили (за что?!) стальной лопатой, распилили на чурки, засунули в какой-то сарай и обозвали дровами … И после всего этого мы хотим, чтобы они не дымили, не коптили, не тлели – и хорошо горели?! Так что, счастливые обитатели печей и каминов, будьте деликатны: когда разводите в доме огонь, не называйте бывшие деревья дровами! Ничто так не унижает природный статус великих растений, как этот обидный ярлык, придуманный очерствелыми обывателями.
У моих полешек другое предназначение… Правда, те, которые попали в печь, пока об этом не догадываются. Но это дело поправимое… В библиотеке, которую мы с женой начали собирать ещё на БАМе, в Звёздном, и которую, как и записные книжки, немало повозили по стране, есть несколько томиков стихов Николая Рубцова. О его колокольчиковом луге, звоне собора и Левитане я уже говорил. И то, что сейчас происходит за окном, Николай Михайлович прочувствовал давно…
…Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели.
Оцепенели маленькие ели,
И небо было тёмное, без звёзд…
Но с нами книги и Рубцов. И друг истории давнишней – в печи пылающий огонь…
Нашей печурке нравятся, что даже знаменитые поэты к её сестрицам, а, значит, и к ней обращаются, как к существу одушевлённому. И когда в доме ведутся негромкие задушевные разговоры и кто-нибудь из жильцов, открывая в грубке задвижку, прикасается к ней теплыми ладонями, а самом сердцевине её возникает тяга к высокому и прекрасному… Поглядывая на стены, которые дожидаясь тепла, следят за ней чистыми детскими глазами с фотографий, развешанных хозяйкой, она озабоченно говорит: «Потерпите, милые мои, сейчас станет теплее…» Печь никогда не забывает место, которое она занимает в доме, и очень гордится, когда люди говорят: «Давайте танцевать от печки…» Чуть повысив голос, она напоминает упрямым поленьям, что звание друга поэзии нетленной присуждают не за дым и копоть, а за ясный огонь. «Всё для блага человека, всё во имя его!» – прибодряет печурка. Да – да, пусть то солнце, которое дерева копили в себе весной и летом, подставляя кроны горячим лучам, теперь, зимой, при содействии печи и дома, превращается в тепло и греет человека! И скоро, в самом деле, комнатка наполняется весёлым перетреском – поленья уже не таят в тесном коробе свои радости… Я прислушиваюсь и слышу пение птиц, которым упивался лес, когда полешки были деревьями. Они пытаются повторить эту чудную музыку, но получается, как в хоре, когда вторят басом. Я работаю, не сдерживая нахлынувших мыслей и чувств. Клавиатура тут же зашифровывает настроение и азбукой Морзе выдает в домашний эфир свою информацию. И полночное пение звуками валторны продолжает моя печурка. Обобщая звуки, издаваемые в доме, она незамедлительно переводит свои впечатления на язык пламени и сквозь щели в дверце и чугунной плите посылает световой сигнал стенам, потолку и сквозь замерзшие стёкла – в чёрное ночное небо. Оранжевые сполохи мечутся по окружающему пространству и наполняют дом теплом и прелестью детских улыбок…
Ещё моей печурке очень нравится, что на столе, как в красном углу, появляются рукописи, блокноты, дневники, фотографии… А уж как она рада, что появилось письмо, написанное от руки – твоё, мой друг, послание – я и описать не могу… Когда дорогие человеку предметы и вещи, хранящие долгие годы вложенные в них мысли и чувства, покидают тесные коробки и завладевают твоим вниманием, стол в глазах всего дома сразу вырастает. А печку… так распирает от гордости за духовное родство с домашним пьедесталом, что мне приходится открывать форточку – жарко. А, может быть, теплее становится по другой причине: я как раз вспоминаю охотничье зимовье в отрогах Кодарского хребта, куда заглянули мы, пробиваясь на место, где должны начать предпортальную выемку последнего на БАМе тоннеля… Мне помогают старые тетради – дневники, путевые записные книжки, письма, газетные вырезки. Всё это грудой лежит на столе. Стол – это та же печурка, которая высвобождает из архивов тепло минувших лет….
Неторопливо, нашёптывая очередную историю, разгорается печка. Смотрю на огонь и думаю о том, что все зажженные тобой, друзьями, ещё минуту назад незнакомыми людьми очаги есть сообщающиеся сосуды времени. Вот и сейчас в подмосковной домике становится теплее, может быть, потому, что ты развел огонь в своем камине в бамовском посёлке Кичере, на улице Театральной. Там камин был главным украшением гостиной твоего дома… Мимо него не проезжала ни одна съёмочная группа. Но не все телевизионщики, снимая открытый огонь, понимали, что и сам хозяин, его судьба, отношение к главному делу, к своему увлечению театром – есть горящее пламя. Жар души твоей согревал всех в бригаде, в посёлке. Но если он выкатывался угольком из своего камина, мог стать причиной многих бед… Мы с тобой дошли до Балбухты, уложили своё Золотое звено… Произошло это недалеко от той станции, где незадолго до памятного события мы тушили начинающий пожар, который грозил посёлку большими неприятностями… От пламени того огня меня до сих пор бросает в дрожь… От нервного озноба спасает хозяин охотничьего зимовья на Сюльбане. Вот он уже подбрасывает несколько берёзовых полешек и подвигает черный чайник ближе к центру пышущей жаром печурки. А, может быть, потеплело оттого, что вспыхнул другой костёр – в песне, которую мы с тобой, наши друзья и незнакомые люди, жившие на протяжении всей трассы в промерзающих без огня палатках и вагончиках насквозь, пронесли через весь БАМ: «Мы в землю морозную вгрызались лопатами. И грелись от холода кострами лохматыми».
Сейчас, пока живём здесь, в Подмосковье, пытаюсь подработать в толстом московском журнале.. Многое в современной журналистике мне кажется диким… Да и моя тема, которая, несмотря на ветры перемен и черные бури над страной и магистралью века, заставила вновь обратиться к своим архивам. По крайней мере её, я считаю главной в своей жизни… И читая письмо твоё – есть в нём подспудное течение и моих интересов – хочу по меткам памяти, в общении с проверенными событиями и поступками друзьями найти ответы на свои вечные вопросы… И вопрос первый – Анатолий Байков…
Белые цветы на чёрном поле.
У нашего вагончика, над самым косогором, выросли подсолнухи… Мы с женой радовались, глядя на отчаянных пришельцев с юга, решивших бросить вызов природе, и, каждый день их поливали…
Однако, пожалуй, в начале я должен сказать, что посёлок построен был на склоне сопки. место на юго-западном склоне сопки у слияния двух таёжных рек – Таюры и Нии –облюбовали первопроходцы. Поначалу на берегу было одно зимовье – избушка охотника из деревни Таюра. Мы однажды, когда он появился на деревенской тройке, чтобы прокатить по весеннему льду молодожёнов и ребятишек, его рассмотрели. Это был невысокий и немногословный мужичок по фамилии Таюрский… Когда-то окрестные сопки и долины рек были его охотничьими угодьями. На полянах и островах деревенские мужики косили сено. Но после того, как сюда пришли мы, строители, зверь покинул беспокоившие его места, а деревенские охотники перебрались следом на другие участки. Правда, покосы еще оставались – до ледостава красовались на островах и просторных полянах стога пахучего таёжного сена… Мы любовались островами и летом ходили на реку собирать по берегам смородину и малину. Возвращались с букетами малиновых соцветий иван-чая, белоснежных ромашек. В самом поселке никакой растительности не было. Деревья и кустарники спилили и вырубили лесорубы. Механизаторы на бульдозерах, нарезая террасы, которые мы называли полками, завалили цветы и травы вместе с плодоносной почвой глиной и камнями. Чтобы вырастить возле дома цветы или овощи, люди должны были завозить плодоносный грунт. Делали это немногие. Потому среди зелёного моря тайги наш посёлок оставался унылым желто-серым пятном. Точнее – фигурой, по форме напоминающей подкову. На каждой полке плотники построили дома. Образовались улицы. На самой короткой террасе уместилась школа – самое большое поселковое здание. Располагалась школа выше других деревянных строений, под самой вершиной сопки. На её стенах плотники прибили деревянные дощечки, а маляры покрасили их золотистой краской: «Пусть всегда будет солнце». На уроки ребятишки взбирались по лестнице, ведущей с самой нижней полки, по которой проходила притрассовая дорога. На второй от вершины полке расположились контора и спортивная площадка, жилые дома самой «высотной» улицы – Сухомлинского. Полкой ниже – почта, корпуса детского сада и мой вагончик. Это была, пожалуй, самая короткая, после школьной, терраса. Её даже не поименовали улицей. Когда я выбирал место для вагончика-лаборатории, здесь оставался свободным пятачок, на котором обычный дом или коттедж не умещались. Жил я здесь же, в вагончике, за перегородкой, отделяющей спальню от фотопавильона. Письма приходили по адресу: вагончик возле почты… Фотолаборатория стала первой нашей с Ниной семейной квартирой – именно сюда я привел молодую жену после свадьбы в феврале 1977 года… Весной пространство вокруг дома на колёсах стали обживать и растения. В числе отважных новосёлов неожиданно объявились подсолнухи …
… Поначалу всходы, очевидно, не ощущая корнями привычной почвы, долго присматривались к окружающему миру. С опаской, несмело выбросили над землёй по два зелёных листика. Затем в рост потянулись быстро.
Стоял июль, самый жаркий месяц лета. Как-то к нам в вагончик заглянул Байков. Он лучился только что сделанным наблюдением.
– Привет, цветоводы! Какие молодцы: клумбу подсолнухов развели! Специально посадили?
– Пытались узнать, взойдут ли здесь теплолюбивые южане. Кроме того, я хотела определить, легкая ли у меня рука, – засмеялась Нина.
– Значит, специально. И, поздравляю с легкой рукой. Буду теплицу заводить, семена посеять попрошу именно тебя…
– Так мы и поверим, что у тебя будет время возиться с теплицей…
– А почему нет? Занимаются же ими люди…
– То люди… А ты – Байков! – чуть иронично сказала Нина. Гость не отреагировал на шутку жены и попытался уйти от тепличной темы через … подсолнухи…
– А семена откуда?
– От варенья…
– Что-что? И подсолнечное бывает? Что-то не слыхал.
– Помнишь, мою маму – она на свадьбу приезжала?
– Здрасьте… Не на каждую свадьбу родители приезжают, а к вам приехали сразу две мамы! Кто ж такое событие забудет? Особенно, если мамы привозят вишневое варенье…
Да, свадьба наша, состоявшаяся в феврале, во-первых была замечательна приездом обеих мам. Во-вторых, никто из гостей не ушел без подарка. Выставочные фотографии от молодожёнов были разыграны в ходе многочисленных конкурсов. Нашим друзьям так часто пришлось отвлекаться от стола, что половина запаса спиртного, которое по расчетам должны были выпить гости, оказалась нетронутой… В истории подобных поселковых мероприятий такого тоже не случалось. Оркестр, которым руководил Дима Самуков, брат невесты, старался вовсю. Дима даже свадебную песню написал:
– Горько, горько, Нинка-корзинка. Горько, горько, Федя-репортёр…
Корреспондент областного радиокомитета Гоша Кузнецов записал песню на плёнку. Приезд моих коллег по репортерскому цеху – Саши Быкова, Володи Чемоданова и Саши Ворожбита был для нас полной неожиданностью… Этот вечер оказался, пожалуй, единственным общественным мероприятием в Звёздном, во время которого я не работал. Но пять фоторепортеров караулили наш каждый шаг. Причем, связист Володя Заботин, так усердствовал в процессе съёмки, что тамада срывающимся голосом, кричал, «Сядь, Заботин, ты загораживаешь молодоженам гостевую перспективу!» В этот вечер в Звёздном случилась оттепель. Снег на крышах стал таять, и возникла первая в году капель. Такой погодной аномалии в здешних местах ещё не было. Да, случилось ещё одно, правда, не очень для нас приятное для нашей свадьбы событие: тамада сорвал голос и на следующий день мог говорить только шёпотом. А тамадой был ни кто иной, как он, режиссёр театрального коллектива Анатолий Байков…
– Так вот, моя мама, чтобы банки с вареньем…
– С вишнёвым? Я помню, – засмеялся Байков. – Это то, которое …быстро закончилось?
– Да, то самое. А закончилось благодаря одному …Карлсону, – улыбнулась Нина… – Оно ему требовалось, чтобы быстрее летать по поселковым полкам…
– Так вот, чтобы банки довести в сохранности, – продолжил я, – мама пересыпала их семечками… Варенье мы съели, семечки – пощелкали. Но несколько семян оставили на развод. Вот приедешь из отпуска – будем урожай собирать.
Возвратившись в Звёздный после отпуска, Байков застал нашу плантацию цветущей. Штук пять растений с широкими листьями, прочно вцепившись в землю, обозначили решительность своих намерений тугими корзинками. По краям зелёных дисков начали проклёвываться весёлые желтые венчики. Они были похожи на флажки, которыми украшают новогоднюю ёлку. Склон сопки сразу повеселел. Он светился солнечным цветом даже тогда, когда солнца не было. Хотя вода и была привозной, но подсолнухи мы поливали всё лето. Начала пробиваться и другая трава. Мы, любуясь клумбой, вспоминали свою свадьбу.
– Подсолнухи – чудо! – объявил, в очередной раз заглянув к нам, Байков. – Вот этот самый высокий и тонкий, первым расцветет. Этот – Фёдор Павлович, глава семьи. Этот, пониже – сама Нина Егоровна. Эти, совсем маленькие – будущий Егорка и его младший братик или сестричка… Вы их берегите. Может, и успеют вызреть – солнца-то здесь много… А иван-чай тоже …вы посадили?
– Нет, иван-чай – сам появился. Это – группа поддержки. Не вынесла душа …поэта. Пришельцы сопку штурмуют, а он, абориген, будет в окопах отсиживаться?! Вот и ринулся в атаку…
Однажды к подсолнухам подошли дети… Головка самого высокого растения только-только выбросила желтые лепестки… Девочка лет восьми, самая старшая из детской компании, объяснила: « Это подсолнух… Он все время на сопку разворачивается… Куда солнце, туда и он».
Дети осторожно с величайшей нежностью трогали лепестки, бархатистую сердцевину венца. Глаза их, переполненные радостью, сверкали…
Конец лета и начало сентября мы любовались миниплантацией. Склон сопки днем впитывал солнечное тепло, а ночью отдавал его теплолюбивым южным растениям. Теперь уже все цветущую полянку перед нашим домом называли группой поддержки. Растения с удивлением осматривали склон сопки, дома на террасах и наш хлипкий вагончик. Во время ветра он поскрипывал и раскачивался. В те вечера казалось, что вот-вот он сорвётся со своей временной стоянки и покатится вниз… Я посмеивался над страхами жены, но опасения её были не лишены основания. Вернее, они как раз на основании вагончика, на колёсах, и основывались. Хорошенько раскачай и толкни – вагончик, точно, на месте не устоит… А в двух метрах от передних колёс ровная площадка заканчивалась… Тревога жены, видимо, передалась и растениям. Они зорко следили за положением нашего дома. Казалось, при первом его шевелении они сорвутся с места и с корнями запрыгнут на ступеньки нашего кочевого жилища. Мы приходили домой, когда солнце клонилось к дальним сопкам, а подсолнухи жадно ловили всеми венчиками своих соцветий его последние лучи. Они были грустными. Наверное, оттого, что обладали способностью взглянуть на землю глазами солнца. А в это время на родных ставропольских полях, заполняя их от края до края, миллионы их братьев и сестер водили весёлые хороводы, готовясь к празднику урожая…
Два подсолнуха вымахали уже в половину человеческого роста.
И вот однажды мы не обнаружили на растениях цветочных корзинок. Подсолнухи были обезглавлены. Вместо весёлой плантации перед вагончиком стоял сиротливый частокол из зелёных будылок. Только два самых маленьких растения сохранили цветочные корзинки. Жёлтые соцветья, смятые ударом, но не отделенные от стебля, безжизненно зависли над землёй. Затоптаны были и малиновые султанчики иван-чая. Нина заплакала. Я сжал кулаки: оказывается, в и в моём Звёздном, живёт такой человек, которому подобная экзекуция доставляет удовольствие… Мы срезали оставшиеся цветы и поставили их на столе в стеклянную банку. Не помогло. Глянцевые лепестки сморщились и безжизненно обвисли…
Уже поздно вечером в жестяную дверь вагончика кто-то требовательно постучал. Мы выглянули – Байков.
– Чего стучишь – заходи!
– Вы видели? – спросил он тихо. В его словах были и негодование, и укор. Он просил беречь подсолнухи, но мы – не уберегли. – И каким словом можно определить этого человека? В чем смысл его действий? Почему не остановилась рука над беззащитным растением? Раз, два – и нет на склоне чудного творения природы, солнечного пятнышка, нет красоты, нет жизни…
Наш друг непонимающе развёл руками, горько покачал головой. Его глаза, обычно весёлые или озабоченные, на этот раз были растерянными и недоумёнными… Он заглянул в вагончик, но, увидев жёлтые цветы в стеклянной банке, отказался от предложенного чая, сразу ушёл. Мы не знали, как его утешить, потому что ещё переживали случившееся происшествие, как своё горе. Только до прихода Байкова нам казалось, что оно касается нас двоих. Оказывается, нет. Наше солнечное пятно радовало многих жителей посёлка…
Я думал о тех подсолнухах, когда готовил фотовыставку. Печатая фотографии, разложил букет цветов прямо на фотобумаге, добавил несколько листочков с деревьев, положил кусочки засушенного мха, что-то ещё и засветил всю композицию, не вставляя негатив в фотоувеличитель. И на черном поле расцвели белые цветы. Натюрморт неожиданно привлёк повышенное внимание зрителей. Долго стоял перед этой работой и Байков… Обычно он говорил: «Нужны фотографии для клубного альбома …». О фотографии, которую я сделал в память о подсолнухах, он заявил: «А вот эту подари мне…Она будет висеть дома, в моём рабочем кабинете». Никогда ничего для себя он не просил. Только, если это нужно для дела… А тут – для себя лично!
Что его привлекло в этой бесхитростной работе? Приглянулся белый цвет или притянул цвет черный? Может быть, фотография этого никогда не существовавшего в природе букета из стебельков, веточек, корзинок привезенного из ставропольских степей бессмертника, засушенных кусочков мха и соцветий урсинии, настурции и других растений, напомнили и ему о подсолнухах, которые не доцвели у нашего вагончика?
…Вот я и приступил к главе, в которой начну постигать человека по имени Анатолий Байков.
Я уже жил в Звёздном около двух месяцев, но с Байковым был незнаком – только о нём слышал. Говорили о режиссере на просеке, на звеносборке ребята, с которыми толком ещё не успел познакомиться. О нём мне все уши прожужжал самый юный очкарик Звездного Володя Графов. Он сожалел, что я пропустил премьеру – меня тогда в Звёздном не было – «Города на заре». Хотя, нет, «Город…» нашёл меня ещё в Ставрополе… В мае 1974-ого я работал в краевом радиокомитете. Утром одного из рабочих дней мой редактор и ведущая «Молодёжной волны», уже немолодая, но романтичная женщина, Элеонора Кременская сказала: «Ребята в Звёздном поставили «Город на заре»… Была бы помоложе – поехала», – и испытующе посмотрела на меня. Реплика имела далёкие последствия. Я подумал: если ехать, то сейчас, пока заря над не построенными ещё городами только занимается …
Может, судьбе угодно было отодвинуть нашу встречу: сразу столько впечатлений – БАМ, Звёздный, первый строительный объект – водопропускная труба на 510 пикете – слишком большая эмоциональная и физическая нагрузка – наша бригада плотников-бетонщиков, брошенная в пожарном порядке на самое узкое место сдаточного перегона – днём и ночью вела непрерывное бетонирование фундамента будущего сооружения. У неподготовленного человека голова пойдёт колесом… В первую неделю к дневнику и фотоаппарату даже не прикасался. Снимки, в основном пейзажные, начал делать спустя месяц – по дороге на объект или после работы. До сих пор не люблю постановочные кадры, а тогда снимал в основном репортажно. Но всё же даже очень увлечённые работой парни и девушки краешком глаза улавливали движение репортёра. Новые знакомые наперебой просили «виды Звёздного». Кое-кто сразу отсылал фотографии на большую землю – вести с БАМа с жадностью ловили по всей стране. Особенно радовались родные, если сын или дочка присылали свои портреты на «фоне Звёздного»… Но, выставляя свои снимки в клубе «Таёжник», я всё чаще слышал фамилию «Байков». От новых знакомых уже знал о смотре самодеятельности, о литературных вечерах. Правда, пока в Звёздном ничего подобного, происходило… «Ещё увидишь! – обнадёживали меня ребята. – Вот только приедет Толик…».. В тот момент, когда я появился в посёлке, режиссера в Звёздном не было – уехал в свой первый отпуск. Вскоре мне выделили отдельный вагончик под фотолабораторию. Но это был не жест барина, дарующего приехавшему в рубахе свою драгоценную шубу. В таком всесоюзно заметном населённом пункте, как Звёздный, не было обычного фотоателье. Для того, чтобы заказать фотографии для доски почёта или заснять технологические процессы стройки, строительные начальники вынуждены были приглашать фотографа из ближайшего города. Учитывая состояние дорог, это было очень дорогостоящее мероприятие. А тут фотографическая жар-птица сама просилась в руки. Днём фотограф «подрабатывал» в бригаде плотников-бетонщиков. А по ночам занимался основной работой – печатал фотографии. Более того, по распоряжению начальника СМП бригадир с полным основанием мог освободить его от производственных забот на денёк-другой на законном основании. Тут случилось событие, которое вроде бы не имело ко мне никакого отношения: в гости к соседу по общежитию приехала жена с детишками. Пришлось поставить раскладной диванчик прямо в фотолаборатории – оборудовать себе временное жилище… В мой вагончик за фотографиями заходили только вечером… Или вот так, как этот парень, днём останавливали меня прямо по дороге на работу…
Точное представление о человеке можно получить, когда общаешься с ним непосредственно. То есть видишь свет источника. Рассказы о нём – это отраженный в зеркале, другой поверхности свет – лунный свет. В нём видны контуры человека. Но если он так рельефно и выразительно высвечивает человека, то что можно увидеть, когда доступным станет сам источник, отраженный в зеркале?!
– Я, кажется, вас ищу, – сказал, остановив меня, высокий парень. Глаза под сдвинутыми бровями – серые, строгие. Длинные прямые, тёмно-русые волосы. Его можно назвать худощавым. И озабоченным. Похоже, это состояние у него непроходящее… На всякий случай он уточняет: Фёдор? – И, получив утвердительный ответ, продолжает, не представляясь.
– Нам нужны пригласительные на литературный вечер. Это будет своеобразный спектакль с участием всех приглашённых. Уже готов сценарий, проведены репетиции. Осталось отработать детали. И распространить пригласительные билеты. Их надо бы сделать пооригинальнее, используя снимки Звёздного и окрестностей посёлка. Ребята пытались – ничего не получилось. Поможешь?
И посмотрел в глаза, прямо, изучающе. Мне понравилось, что человек начинает с сути. И не ходит кругами вокруг да около, выписывая Вы круги. Когда речь о деле, сразу требующем конкретной работы, надо переходить на ты… Я не уточняю, с кем имею дело, хотя это наша первая встреча. Но я точно знаю – это БайковЯ ещё не знал, что возьму на себя продолжительное, не ограниченное конкретным разговором и временем, обязательство. Я сказал: «Конечно, помогу…» Он улыбнулся и перешел на «ты».
– Был у Юрки Гусева, вижу – неплохой снимок в рамочке. Чей, спрашиваю? «Появился у нас один интересный парень», – говорит… Зашел к клубной художнице. Снова фотография. Говорит – Фёдор подарил. В библиотеке у Галины Михайловны висит отличный пейзаж. В общем, куда ни приду – везде твои снимки. С парторгом говорил, Иван Михайлович очень доволен, что в Звёздном появился такой активный фотолюбитель… И комсомольцы очень рассчитывают, что им не придётся фотографироваться на комсомольские документы в Усть-Куте…
Мы поговорили о фотографии. Байков уже не выглядел таким строгим, каким казался в первые минуты нашего знакомства. Что-то в нём высветилось. Наверное, те пейзажи, которые увидел в посёлке, проявили в нём ко мне интерес… и надежды.
– Нам нужно проводить фотовыставки, различные конкурсы, устраивать литературные вечера. Словом, надо людей увлекать полезными для духовного развития мероприятиями. Тогда в посёлке будет меньше безобразий…
Беспристрастная, почти стенографическая, дневниковая запись сделана 12 ноября 1975 года. Через неделю я оставил записку на дверях вагончика: «Я – в столовой МО-44!». В Звёздном было несколько столовых. Практически, каждое строительное подразделение (а в посёлке базировались, кроме СМП-266 и мостоотряда № 44, три мехколонны, участки строителей ЛЭП, взрывники, лесхоз) имело свою столовую или котлопункт. Самыми крупными и привлекательными с точки зрения внутреннего интерьера были столовые СМП и мостоотряда. По сложившейся традиции в первой проводились свадьбы, Их было настолько много, что молодожёны вынуждены ждать очереди чтобы провести торжество… Литературные вечера довольствовались столовой МО-44. Вот на один из таких вечеров я и сделал пригласительные билеты. Теперь же в мои обязанности входило …оставлять на них автографы…
Вечер, задуманный в ключе Ильфа и Петрова, назвали: «Лед тронулся…» На столы постелили бело-розовые скатерти, в пустые бутылки поставили веточки рябины. На стены вывесили лозунги вроде: «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу». Или: «Мясоед – мясовред»…
Над входными дверьми красовались плакаты: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»; «ПРИВЕТ участникам автопробега по бездорожью и разгильдяйству, а так же – лицам, пришедшим приветствовать участников».
Девушки, наряженные в пестрые кофточки и длинные платья, накрывали на столы. В танцевальном зале ещё не танцующий народ теснился у небольшого стенда, на котором были фотографии двух подвыпивших парней. Они шли по дороге, которая была на полке ниже моего дома. Я только что зарядил плёнку. Два снимка сделал навскидку, чтобы не испортить обязательный кадр. И тут на дороге стали происходить невероятные события. Один из мужиков поскользнулся и упал. Другой стал его поднимать. Лежащему показалось, что делал он это не очень учтиво. Он поднялся без посторонней помощи и немедленно завалил попутчика. Чтобы тот понял, что приятеля не устроила именно его неучтивость, стал колотить лежащего всеми своими конечности. Но скоро от непосильной работы очень устал и сам растянулся рядом с неподвижным товарищем. Отдохнув на влажной от недавнего дождя дороге, друзья поднялись, расцеловались и дальше пошли в обнимку. А их оригинальный танец «до упаду» остался на плёнке, как кадры киноленты. Стенд имел успех – хохота было много.
Постепенно собирался народ – все в легких нарядах, любопытство так и проглядывало в их лицах: что это еще за представление: «Лед тронулся!» В начале девятого вышли музыканты – поклонились и зарычали мелодию. Точнее, что-то подобие музыки духового оркестра. Музыкантов было четверо из них, по крайней мере, один, будучи в начальных классах, учился играть на трубе в школьном духовом оркестре. Остальные не имели специального музыкального образования, но у них были хорошие легкие и навыки участников театрального коллектива. Все старались… Их полосатые тельняшки, перехлестанные пестрыми подтяжками, выдавали в них моряков. Трое сидели, как изваяния – и Слава Огородничук, трубач, и Олег Минин, бас, и Володя Бочков, баритон. А Саша Бондарь очень сутулился. Не оттого, что бил в барабан, а потому, что только в таком положении мог скрыть предательскую улыбку. Рот его так и растягивался до ушей. Славке, Олегу и Володе было не до улыбок – рты-то заняты инструментами. Парни стояли красные и надутые. Слава вел мелодию, кажется, играли «Ромашки спрятались». Никто особенно не прислушивался, что и как они играют. Явление оркестрантов народу – для Звёздного уже событие. Почти все сразу узнали музыкантов, и по залу прошелся веселый гул. Но тут оркестр неожиданно, как и возник, смолк. Вышел невысокий и подвижный парень, комсорг строительно-монтажного поезда Григорий Верхотурцев, и объявил начало вечера. – Дорогие друзья сегодняшний вечер поможет нам перелистать книг Ильфа и Петрова, вы познакомитесь с их героями… А сейчас аукцион – разминка. Предлагаются вопросы, на которые вы легко ответите, если читали « 12 стульев» и «Золотого теленка». Причем, каждый, удачно ответивший, награждается стулом из гарнитура мадам Петуховой и слоном.
– Итак, сколько лет было Остапу Бендеру? – ведущий задал первый вопрос.
– 33! – выкрикнул кто-то слева – это был Толик Петрунин, лесоруб с круглым лицом.
– Правильно, – согласился ведущий. – Но… Петрунин – участник подготовки вечера, – с сомнением добавил Гриша. – Как, дадим ему стул?
– Нет, – весело рявкнул зал. Гриша развел руками. Решение было все же несправедливым. Мало кто знал, что Анатолий отвечал только за доставку горячительных напитков, за которыми по причине их отсутствия в посёлке пришлось ехать в Усть-Кут. В тонкости сценария он просто не успел бы вникнуть.
– Сколько детей было у лейтенанта Шмидта? – продолжался аукцион.
С места тотчас донеслось: « Тридцать»!
– Нет, – невозмутимо качал головой ведущий.
– Тридцать три! Точнее – тридцать четыре.
– Точно! У лейтенанта Шмидта было 30 детей и четыре дочери, – объявил ведущий, не замечая оговорки. Зал потешался над разделением детей.
– Фамилия Эллочки Людоедки? – Щукина!… – Правильно! Кто ответил? Получите стул и «слона». – Марка автомобиля, на котором совершал автопробег великий комбинатор?
Ответ на этот вопрос никто не знал, ни одна из названных марок автомобиля не оказалась правильной, хотя некоторые ответы были остроумными.
– Магирус! – предположил Леша Тарасов, механик одной из мехколонн. Гриша не уловил юмора, отрицательно махнул рукой – нет! И сказал:
– Стул снимается с аукциона…
Но, наконец, все вопросы исчерпаны, угадавшие ответы уселись на мягких стульях с бардовыми сиденьями. Включили музыку, и из подсобки выплыли девушки с подносами. Каждая из них несла три бутылки – коньяк, сухое вино и пиво… После этой …заставки снова выделился ведущий…
– Товарищи! Нам стало известно, что в эти минуты в посёлок прибыла передовая машина автопробега, пролегающего через наш Звездный… Все затихли, с интересом поглядывая на выход через головы музыкантов, которые сияли ярче своих начищенных труб.
– Сейчас к нам прибудет… Смотрите, к нам идет командир автопробега, встречайте, товарищи! – бросился к двери ведущий. – Поприветствуем их!
Снова «взыграл» оркестр, видимо по замыслу это был тушь, музыканты умудрились сыграть все на одной ноте, правда, сохраняя при этом правильный ритм. В глубине коридора показался низенький человек в клетчатом пиджаке и малиновом шарфе. Он шел энергично, уверенно. Точно – великий комбинатор!
– Не надо оваций! Не надо, голуби! – устало и довольно проговорил он, и все, конечно, узнали поселкового любимца Ивана Машкова. Следом, за ним, сутулясь, семенил Пакиновский в исполнении Саши Рапопорта. Шествие замыкал неторопливой походкой Шура Балаганов – Шуру Тюрина тоже не узнать было невозможно. Все захлопали. Троица вышла на середину зала, огляделась. Остап Ибрагимович был невозмутим. Михаил Самуилович улыбался краешком губ. Шура цвел в улыбке так откровенно, что кто-то из зала недовольно шикнул.
– Шура, перестань ржать!
– Мы рады, товарищи, что наша автомобильная сирена внесла свежую струю юмора в вашу бамовскую жизнь… – с достоинством начал Бендер, переждав смех и шум. – Автомобиль – не роскошь товарищи, а средство передвижения. И достаточно вам, товарищи, приобрести автомобиль, как вы сразу в этом убедитесь. Для нашего Адама Каземировича 140 рублей – не по карману, а вам такая сумма по плечу, – намекнул на открывшиеся целевые вклады Бендер (именно столько должны ежемесячно перечислять будущие автолюбители на свои целевые вклады).
Шура, что-то вспомнив, взволнованно затеребил Бендера…
– К сожалению, нет с нами нашего горячо любимого Адама Казимировича… Машина Бендера потерпела аварию. Это случилось на мосту, который, как нам сказали, строила бригада Бондаря…
– Что?! На мосту Бон…
– Успокойся, Шура, я же не сказал: мост развалился. Машина остановилась, потому что сломалась… И вот теперь Адам Казимирович пытается найти э … запасные части для нашей антилопы, может удаст…
– Шура, Шура, – недовольно прервал Балаганова Паниковский. – Что вы лепечете?! Какие мосты, какие запчасти?! Остап Ибрагимыч! Вы посмотрите, как вас встречают… Сколько женщин… Вы знаете, Остап Ибрагимович, как я вас уважаю, но посмотрите… Бутылки на столах не открыты, фужеры не налиты… Не томите, провозгласите тост, Остап Ибрагимович!
– Товарищи! – зычно крикнул Бендер-Машков, – Байкало-Амурская магистраль – это тот сказочный путь, по которому пройдет наша автоколонна. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет. Стаи сказочных Жар-птиц, пролетевших здесь в достопамятные времена, засеяли тайгу золотыми перьями. Ищите и, возможно, вам повезёт – обретёте некоторые из них. Здесь еще сидит на подземных богатствах кулак-Кащей, считавший себя бессмертным… Теперь он с ужасом убеждается – ему приходит конец… Но и нам, богатыри, кое-что перепадёт! – добавил великий комбинатор бодро, оглядывая свою свиту.
– У нас любят ездить по стране. Один за 10 тысяч километров находит себе сияющую невесту. Другие в погоне в погоне за длинным рублем, как школьники, бегут на БАМ, третьи сидят дома, поглаживая любимое пузо.
– Так вот, – снова повысил тон комбинатор! – За третьих мы пить не будем! А выпьем мы за вас, славные строители магистрали. Маэстро, музыку!
В танцевальном зале включили пленку, все поднялись. Участники автопробега направились к своему столику заботливо установленному организаторами на небольшом возвышении, чтобы виновников сегодняшнего торжества могли хорошо видеть все…
После первого бокала наступило затишье. Шура Балаганов услужливо поднес спичку, Бендер закурил. Появился куда-то исчезавший Паниковский.
– Шура, Остап Ибрагимович, вы посмотрите, вот программка нашего вечера. Сегодня разыгрываются прекрасные вещи: коньяк, сухое вино, шампанское. Тот, кто зарабатывает наибольшее количество слонов, будет счастливым обладателем призов…
– Дайте программку, Паниковской, здесь запахло счастьем, – воскликнул Балаганов.
– Как же будем подводить итоги, как различим столики?
– Очень просто: первый, второй и так далее.
– Вы скучно мыслите, Шура! – встал Бендер. – Людям приятнее сидеть за столиками, которые чем-то отличаются от других. А вот чем – пусть они подумают сами…
Он повернулся к залу.
– Итак, первый конкурс нашего вечера: название столика, эмблема, лозунг в духе Ильфа и Петрова – в нашем духе! Победитель получит право произнести следующий тост!
Зашелестели листки, столики принялись за составление названий. Леша Тарасов, сидящий в торце нашего шестиместного стола, нашелся быстро.
– Дядя Леша, – он красноречиво сделал жест, – и компания.
Лучшим великий комбинатор признал название столика, за которым сидели Тоня Голянова, Валя Гирько, Тая Бородина, Надя Обухова.
– Эллочки – Людоедки!
Девушек чуть поправили: «Эллочки – блюдоедки» – и вручили им «Слона» – маленький клочок картона с нарисованным смешным слоником… Тут же объявили танец. Размечтавшись, комбинатор вздохнул о мадам Грицацуевой.
– Кажется, у нас что-то осталось от мадам Грицацуевой, – вспомнил Паниковский. – Это и будут наши призы. Посмотрим же, как танцуют они танго. Маэстро – музыку.
– Танго, маэстро, – попросил сам Бендер. Юноша с пробором тронул клавиши электрооргана. Из угла танцевального зала, сначала тихо донеслись первые аккорды – на-рам-рам-нам па-ра… Но затем уверенно полилась старинная мелодия, которую знают все:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось…
Стулья задвигались, в проходах заскользили нарядные цепочки парней и девушек. Скоро банкетная половина зала почти полностью опустела, встал из-за своего стола и Остап Бендер. Он галантно пригласил одну из Эллочек-Блюдоедок – Тоню Голянову. И, надо сказать, блестяще исполнил – в своем стиле неувядающее танго, чем доставил истинное удовольствие всем парам. И только одна пара не обращала внимания на остальных танцующих. Это были Люда Корхова с партнёром. За её столиком стул уехавшего в отпуск мужа пустовал. Этим не замедлил воспользоваться один из оркестрантов – Славик Огородничук. Они скользили легко – Люда стройная, молодая женщина в длинном элегантном платье, улыбаясь, кокетливо склонив голову. Слава вел осторожно и осмотрительно, слегка приклонившись к партнерше. Он был строг и торжественен. Паниковский и Шура Балаганов были так покорены элегантностью пары, что даже забыли экстравагантность великого комбинатора. Лучшие в танго – Люда и Слава. Затем объявили вальс-чарльстон. Шура вспомнил даже название последнего танца: «Мне не холодно на северном полюсе с моей красоткой». Причем, юноша за электроорганом выдал такое попурри из быстрых мелодий, что опять никто не усидел за столиками… Но едва усталые танцующие и вернулись к своим столикам, как снова возник шум. Переругиваясь и выхватывая друг у друга сверток, в глубине опустевшего танцевального зала появились Паниковский и Шура…
– Шура, Шура, – предлагал раскрасневшийся Паниковский, – Давай продадим, деньги пропьём!
– Нет. Деньги поделим. Только честно: пополам, – предупредил Балаганов.
– Товарищи! Шампанское, кто желает шампанское? Три рубля. Считаю до трех! Зал весело зашумел…
– Четыре!
– Пять!
Цена медленно поднималась. Сначала, сначала по рублю. Кто-то выкрикнул – восемь рублей! Сейчас же набавили.
– Восемь рублей одна копейка!
Торг пошел медленнее и ожесточенней… Кто-то выкрикнул: «Миллион!» – но на этот возглас не обратили внимания, как и на новые предложения второго музыканта – Бочкова, который после каждого торга прибавлял к названной цифре ровно копейку. Бендер-Машков доподлинно знал, что денег у приятеля нет.
Наконец, сошлись на 15 рублях – больше никто не давал. Счастливым обладателем шампанского стал «Дядя Леша и «К» – наш столик. Сам дядя Лёша провозгласил тост за великого комбинатора и первым осушил стакан шампанского. А в это время Шура и Паниковский начали делить деньги. Шура суетился.
– Первый раз честно заработываю деньги. Три, пять и еще три – пишем, один в уме пошел…
– Куда пошёл? – возразил Паниковский. – Кто так делит? Дай я…
Шура шумно запротестовал, но вмешался комбинатор – деньги стал делить Паниковский.
– Это тебе, это мне, это не тебе, это мне… Это опять не тебе. – Как? – не понял Шура. – Договаривались: честно, а ты всё себе?! – Шура, Шура, – начал Паниковский снисходительно, и не закончил… – А теперь буду делить я. – Бендер, мы вам верим! – взвизгнул Шура. – Только – по честному! Бендер взял бумажки, конверт, фломастер и сел за стол. – Бендер, кому собираетесь писать? А когда мы будем делить наши деньги? – Голуби, голуби, – укоризненно вздохнул великий комбинатор. – Спокойно. – Что вы пишите? Зачем положили наши деньги в конверт? – запричитал Шура. – Честные деньги… – Голуби, голуби, – снова устало оглянулся Бендер и быстро вывел на конверте:
«Иркутская обл., пос. Звездный, детский сад…»
Шура и Паниковский очумело замолчали, а ведущий объявил, что этот конверт с деньгами в присутствии свидетелей будет опущен в ближайший почтовый ящик…
А вечер продолжался. Любителям головоломок предложили сеанс одновременной игры. Открылся буфет, в котором шампанское стоило 33 копейки, а сухое вино – 22. Важный буфетчик – Юра Иванов из бригады Бондаря – выставив животик и попыхивая трубкой, повторял:
– Только членам профсоюза, предъявившим билеты.
Билетов, конечно, ни у кого не было. Покрутившись, покупатели ни с чем уходили восвояси.
Тут объявили конкурс на приз Паниковского. В круг выпустили черную курицу. Испуганная птица металась по кольцу, шарахаясь от рук. В дальнем углу её все-таки настиг шофер Валера…
В суматохе не заметил, как в зал вошел Славка Молчанов, невысокий крепкий паренёк из бригады Лакомова. У меня было пять или шесть пригласительных билетов, которые попытался распространить в знаменитом коллективе, но жалующих посетить кафе оказалось только двое: Володя Падеж и Слава Молчанов. Володе вечер явно не нравился. И бутылка пива, которую я поставил, как подарок от столика «Дядя Леша и «К», его не развеселила. Он сидел с сонным выражением лица, подперев рукой подбородок. Перед ним лежал листок, на который были произведены арифметические подсчёты. Выделялась одна цифра, обведенная красным кружком – 24 рубля 64 копейки.
– Вот сколько стоит наш столик, – показал он на листок выжидательно… И повернулся к появившемуся Молчанову.
– Оставь ты эту арифметику, – махнул я рукой. – При чем тут деньги – ты же отдохнуть пришел – смотри и слушай!
– Я подсчитаю, что еще будет… – глядя на закуску, не унимался Падеж. – Если на каждого будет меньше, чем на восемь рублей – я их!
Я пытался уйти – за неделю он меня достал, как заезженная пластинка. Каждое утро встречал на прорабском участке словами: «Фёдор, если на столе не будет выпивки и закуски на восемь рублей – с твоего стола сгребу!»
Молчанов меня, однако, остановил.
– Не уходи, – попросил он задумчиво. Тут принесли сухое вино. Мы выпили за бригаду. Я почувствовал, что Славка что-то хочет сказать, и не перебивал его молчания. Что-то пытался изречь Падеж. Его эмоции, подталкиваемые выпитым вином, настойчиво искали выхода… И Падеж занялся своим привычным делом – склонять всех по падежам… Начал с музыкантов:
– Вон какие красные… Наверное, ещё до начала… И не на свои – на наши пили!
– Брось ты его слушать. Чуть что – он всех разносит по кочкам. Потому что жадный. И всех ненавидит, – произнёс Славка твердо, будто не было рядом Падежа и речь шла о постороннем человеке. Я думал, что этот могучий здоровяк сейчас возмутится, обидится на товарища по бригаде, в конце концов – возразит, мол, нет, людей я люблю, только строго их сужу. Но тот сидел без движения, и на его лице ничего не отражалось…
– А тебя я уважаю… – продолжал Славка, разглядывая пригласительный билет. Он ещё в бригаде подробно расспрашивал о пригласительном билете – кто нарисовал, где печатал. – Ты для людей готов на всё. Я это вижу… С тобой интересно. А они, – кивнув в сторону Падежа, он махнул рукой, – только и знают, что подсчитывают. Что заработали другие. Кому что выделили. Не дай Бог, мимо их ртов пронесли. Тогда сразу всем им по лицам, и по числам, по …падежам воздадут…
Вот тебе на! Никак не ожидал такого монолога от молчаливого Молчанова! Он с гримасой отодвинул бумажку с цифрами, отвернулся от Падежа, и дальше продолжал за ходом вечера следить молча …
А в зале, развеселившемся, говорливом, был, по крайней мере, ещё один человек, который наблюдал за происходящим действием молча. Тот, который всё это придумал. Лишь вначале он сделал Тюрину замечание. А потом, растворившись среди участников вечера, задумчиво сидел за своим столиком, думая о своём. Казалось, что ему происходящее было …неинтересно. Для многих это оказалось такой неожиданностью: Байков – и ни в чём не участвует?!! – что они засомневались: а имеет ли он отношение к этому вечеру?!! А он уже был полностью во власти «Молодой гвардии» – спектакля, который он решил поставить по роману А. Фадеева. Не всё получалось, как он намечал…
(продолжение следует)http://anatoly.irk0.ru/?page_id=1290
Спасибо ! Очень интересно. Жду продолжения !
Продолжение уже на сайте
Федор, продолжайте нужное и важное для всех нас дело. Спасибо!